Немая почесала живот. Мыть ноги ей нравилось, ее это убаюкивало: всё вспоминалось родное Лебяжье, откуда ее привезли силком – после большого огня.

– А может, и не Тени это вовсе!.. – засомневалась девушка и остановила мочалку на левой ноге, где у Немой бугрились русла варикозных вен. – Может, это Доннова всё подстроила? Ведьма она, точно говорю!

Немая замерла, а потом беспокойно завозилась на табуретке. Старухе вдруг представились куры – обыкновенные куры, которых она держала в Лебяжьем. Она замычала и, поджав ноги, начала отодвигаться от красного таза.

– Что? Тоже не любишь ведьм? – Инна улыбнулась. – А ты в курсе, что она меня чуть не задушила? Сейчас расскажу. Да ты чё, баб Тонь, ноги-то поджала? Опускай давай, сейчас уж домоем тебя. Так вот: дело было ночью, это года два назад, в ноябре. Я заснула и чувствую: что-то тяжелое на меня навалилось. Глаза открываю, а Доннова сидит на мне верхом! Уселась мне прям на ноги. Волосы распущёнкой, глаза блестят – жуть просто! Я пытаюсь пошевелиться – и никак. И тут она руки свои приподнимает, ме-едленно так, – и тянет их к моей шее. Я и опомниться не успела, а она уж душит меня…

Немая вдруг застонала, заверещала и резко подняла ноги. Таз подкинуло, и Инну до пояса окатило мыльной водой.

– Да ты что? Чокнулась, что ли? – закричала девушка. Но Немой уж и след простыл: бабка побежала из душевой, квохча как наседка, из-под которой вытащили всех цыплят.

«А еще ведь на ноги жаловалась, дура старая! Вон как резво скачет – не догонишь. Все они в этой богадельне одинаковые…». Инна глянула на свое мокрое платье и пнула пустой таз. Тот громыхнул пластмассовыми боками и затих в углу.

– Вот посмотришь! Не приду я больше к тебе! – сказала она в полуоткрытую дверь. – Так и ходи грязная…

Бабка просидела полночи в конце коридора – там, где стояли горшки с пыльными гигантскими фикусами.

Одно время заведующая Альбина Юрьевна воспылала любовью к большим комнатным цветам – и всякие беложильчатые молочаи и прочие диффенбахии заполонили коридоры второго и третьего этажей (на первом было нельзя: носилки-каталки не прошли бы). Это увлечение, как то обычно бывает с настоящими руководителями, быстро сошло на нет, и теперь зеленые последыши былой страсти ютились возле подсобки на третьем.

Там Немую и нашла новая медсестра Зоя Дмитриевна.

– Антонина Ивановна, не переживайте! Всё будет хорошо! Вот увидите! – Зойка сама удивлялась, как она сумела вспомнить имя немой старушки. Она работала всего-то два дня – и это было ее первое ночное дежурство. Минут двадцать она сидела возле кровати бабы Тони, пока та не заснула.

Когда новая медсестра встала и собралась выйти из палаты, на дальней кровати в серой темноте поднялась седая голова еще одной обитательницы 33-й квартиры. Ее имени Зойка не помнила.

– Вы долго тут не продержитесь! – сказала ей голова спокойным и чистым голосом – без намека на обычное старушечье дребезжание. – Вот помяните мое слово.

Медсестра помедлила еще несколько секунд, но так и не нашла, что ответить. Она чуть кивнула и вышла на свет коридора. Желтой светящейся линии на полу слава Богу не было, как и странных узоров в синей краске на стенах. Зойка пошла на свое место – в сестринский кабинет, который располагался ближе всех остальных помещений к выходу из отделения. Темноты и больших коридоров она никогда не боялась, но ночной геронтоцентр вызывал озноб. Как с этим справиться, она не знала.

В Лебяжьем стояла осень. Воздух дрожал от нежданного тепла, картошечно-прелого запаха умирающих листьев и полупрозрачных юрких зёрнышек, которые крутятся в глазах у всякого, кто долго смотрит на заходящее солнце.