Пол первого этажа был покрыт замызганным кафелем советских времен. Стены – темно-синего цвета с более светлыми проплешинами, – там, где пытались затереть участки осыпающейся краски. Зойка шла по пустому коридору за статной спиной Светланы, и на миг ей показалось, что трещины и проплешины на стенах собираются в какой-то удивительной узор. А на полу вдруг высветилась желтая полоса – будто для ориентира маленьких самолетов. Она чуть зажмурилась, встряхнула головой, и наваждение пропало.

Светлана открыла дверь пятой палаты – в нескольких шагах от входа в правое крыло первого этажа. Четыре кровати, три заняты, одна свободна. Два старика с закрытыми глазами, один – с открытыми. В глазах у того, кто не спит, – пустота.

– На первом большинство – лежачие. Или те, кто себя обслуживать не может. У нас тут не только старики, но и инвалиды. Вы в курсе? Те, от кого отказались родственники и близкие. Обычное дело, – продолжала Зойкин гид.

Она распахнула дверь «квартиры» под номером 4.

– Здравствуйте, Илья Степаныч! Как ваше ничего?

– Ничего, Светочка, ничего! – отвечает один из обитателей четвёртой. Глаза говорящего направлены немного в сторону, и Зойка понимает, что Илья Степаныч не видит посетителей.

– Да, есть у нас и слепые. Степаныч беженец, из Луганска, по-моему. До сих пор паспорт и гражданство не можем на него оформить, чтобы пенсию получал, – старшая поманила Зойку рукой с фиолетовыми ногтями: пора, мол, идти, дорога не мала.

Они поднялись по лестнице на второй, потому что на первом дальше «всё то же самое – без вариантов». От этих слов Зойкины плечи почему-то передёрнуло, будто от озноба. Глаза ее скользнули по истоптанным бетонным ступенькам: кусочки проступающей арматуры напоминают насекомых, застывших в темном янтаре.

– Ну, на втором – тут у нас обитатели не такие сложные. Есть, конечно, разные люди. Даже лежачие – например, парня недели две назад привезли. Сережей зовут. У него позвоночник сломан, парализована вся нижняя часть. Ни жены, ни родных – в детдоме вырос, наверное. Но он так-то активный, позитивный, шутит постоянно, многое сам делает, а на первом этаже и без того уж перебор. Поэтому решили на второй поместить.

Они со Светланой заглянули в 27-ю, где сидели несколько стариков и лежал худой парень с серыми, будто седыми волосами.

– Вот как раз этот самый Сережа, – объявляет гид. – Познакомьтесь, господа-товарищи, это наша новая медсестра Зоя Дмитриевна.

– К нам? Вместо Наташеньки? – сипло спрашивает кто-то с левой от входа кровати.

– Нет, Зоя Дмитриевна на третьем будет. А Наташа просто в отпуске, я же вам говорила, Александр Максимыч!

– А-а, точно. Забыл, Светочка. Память подводит, – сипит Максимыч и, крякнув, спускает ноги на пол. – Пойду до уборной. Что-то опять у меня с животом. Мучаюсь прям! Снова капусты, наверное, в суп положили. Я им говорил: «Нельзя мне капусты. Ни в каком виде». А они – опять… Светочка, вот ты им скажи… этим…

– Скажу, скажу, Александр Максимыч. Пойдемте, Зоя… Можно без отчества? Мы, по-моему, ровесницы?

Зойка кивает. Снова пролет – одиннадцать ступеней вверх, площадка и потом еще одиннадцать. А вот и ее рабочее место – этаж старичков-бодрячков, как выразилась Светлана. Тут предстоит более подробная экскурсия.

– Давайте начнем с 33-й… – предложила старшая. У Зойки пискнул сотовый, и она привычным движением достала его из сумочки.

– Да вы с ума сошли! – в голосе у ее гида звенит металл. – Вас что, не предупредили?

Зоя смотрит на ее расширенные зрачки: Альбина ведь и правда ей что-то такое сказала, а она, дура, пропустила мимо ушей.