– Верно, это наш корифей. Он старше всех нас, решил еще пару лет провести в университете, видимо, не поступил в магистратуру. Я тебя с ним познакомлю, он, и правда, сдержанный снаружи, но щедрый душой. Может быть, ты видела его: волосы по плечи, взгляд очень осмысленный, необычный. От людей, верных искусству, всегда веет свободой и чем-то новым.

– Следующая работа. Это определенно не девушка, своенравный, своевольный, целеустремленный, умом хочет следовать традициям, но его свободная натура всячески этому препятствует.

– Это моя работа.

– Что я только что наговорила?

– Видишь, как говорил знаменитый каллиграф: в человеке отражается его каллиграфия, а в каллиграфии – сам человек, так и с произведением знаменитого пьяного каллиграфа Хуай Су, его стиль называли куан цао – «дикий цао12». Он был монахом, жил при монастыре, пока его не отправили жарить кальмаров13. Еще бы! Чудак осушал несколько чарок монастырского вина, закусывал мясом, а потом брался за кисть, после чего его иероглифы оставались на стенах монастыря, на стволах деревьев и на заборах.

– Тем не менее, взгляни еще разок на эту страницу, – я взяла книгу из аудитории, когда мы вышли, и до сих пор держала ее в руках. – Его каллиграфия так легка, изящна, ритмична и свободна!

– Неудивительно, что тебе нравится, – Шэнли тепло и немного снисходительно улыбнулся, – его стиль считается китайским романтизмом.

Мы шли вдоль стеллажей с работами студентов. Шэнли продолжал рассказывать мне об истории каллиграфии, о своих одногруппниках, о непонимании европейцами китайского искусства, я задавала ему вопросы, но внутри воцарилась тишина, душа замерла в удивлении. Я почувствовала горячую любовь Шэнли к этим то парящим, то ползущим куда-то иероглифам, из мальчика он неожиданно превратился во взрослого, уверенного в себе, увлеченно рассказывающего о любимом деле каллиграфа. Впоследствии я заметила, что каждый раз, когда речь заходила о каллиграфии, он преображался. Его чувства и мысли выходили из сердца, сбегали, как по сосуду, по руке вниз, перетекали в кисточку, и пропитанные тушью, наконец, появлялись на бумаге.

– Многие факторы влияют на нас. Например, я вырос среди гор, на широких просторах моей провинции. У нас совсем другие масштабы восприятия реальности: мы строим большие дома, живем хоть бедно, но размашисто, сама природа обязывает нас к этому, поэтому и я не могу мельчить с иероглифами. Они будут бросаться в глаза и пугать, но их точно не придется разглядывать с лупой. Мои иероглифы не станут мельтешить на бумаге, как надоедливое насекомое, которое так и хочется прихлопнуть. – Я рассмеялась неожиданному сравнению.

Он указывал на иероглифы своей большой, запачканной тушью ладонью с рельефно проступающими венами. Именно в этот момент, когда я увидела разводы туши на его жилистой руке, я поняла, что была бы счастлива встретиться с ним еще раз, не переставая удивляться тому, как всего за несколько минут от превратился из веселого мальчика-третьекурсника в мужчину-творца.

– Традиционная китайская живопись первоначально была «цветной», но постепенно эволюционировала до черно-белой.

– Так это считается эволюцией?! А у нас с телевидением наоборот: в начале черно-белый, а потом прогресс – цветной.

– Черный цвет вмещает в себя множество всего, разная степень черного передает разные значения.

– Согласна, китайская живопись кажется очень утонченной, гармоничной и сдержанной, не то что буйство красок на полотнах импрессионистов.

– Не посчитай меня невежей, но я совсем не разбираюсь в вашем искусстве. Я хотел поступить на факультет китайской живописи, но покупать краски для моей семьи слишком затратно, то ли дело тушь.