– Мэй, ты что здесь делаешь ночью? – две капли туши нетерпеливо сорвались с кисти и упали на работу.

– Ой-ой, у тебя с кисточки капает!

– Мм… даже красиво получилось.

– Я искала факультет русского языка, но, видимо, перепутала здания, они ведь совсем рядом.

– Поздно, тебе нужно возвращаться к себе?

– Нет-нет, так интересно у вас в кабинете, – я подошла к столу, где лежали работы Шэнли.

Пахло тушью. Точно маленькие контейнеры с нефтью, чернели тушечницы. Книги, переложенные незаконченными шедеврами, никак не могли аккуратно сложиться стопками. Я посмотрела на руки Шэнли, очень художественно перепачканные тушью, он заметил мой изучающий взгляд, поэтому мои глаза тут же прыгнули на стену, пытаясь скрыть мерно разливающийся румянец.

– Это что за смешной человечек? Больше похож на персонажа из мультфильма, чем на иероглиф из древнего манускрипта, – я подошла к каллиграфии, висевшей на стене.

– Вы, иностранцы, видите в иероглифах картинки, в этом вам повезло. Для нас же за каждым знаком неизбежно прячется его смысл, и мы не можем, абстрагировавшись, в полной мере оценить эстетическую составляющую.

– Какие у тебя пугающие иероглифы, такие живые!

– Я просто экспериментирую, творю, не освоив даже азов.

Он аккуратно положил кисточку на край тушечницы и открыл книгу, лежавшую на столе:

– Человек с чутким внутренним зрением или с большим опытом, какой бывает у старых каллиграфов, может легко разглядеть личность того, кто писал иероглиф. Например, видишь, на этой странице буквы шатаются из стороны в сторону, а подчас даже валятся, как поломанные ветром деревья?

– Да, очень характерная каллиграфия, мне нравится.

– Мастер был ужасным пьяницей и редко писал иероглифы, будучи трезвым.

– Получается, это не только искусство, но и психология – сделала вывод я, словно его ученица.

– Все в мире взаимосвязано и устроено по одним и тем же законам. Пойдем ненадолго в большую аудиторию, у нас как раз там выставка, поставим небольшой эксперимент.

– Хорошо. Извини, что отвлекаю тебя от занятий.

– Ничего, – Шэнли закрыл дверь класса, и мы погрузились в темноту спящего факультета, как оказалось каллиграфии, а вовсе не русского языка. Пройдя через лестничные проемы, переходы, внутренние дворики, мы добрались до большой залы, по площади напоминающей круг. Стоило только Шэнли включить свет, как со стены на нас запрыгали большие и маленькие, четкие и скорописные, аккуратные и небрежные, взбудораженные, разбуженные нами иероглифы.

– Не знаю, почему тебе нравится каллиграфия, иностранцы не всегда понимают ее. Нужно либо родиться китайцем с художественным чутьем, любо обладать каким-то особенным видением мира.

Мы подошли к каллиграфии, висевшей справа от входной двери.

– Начнем наш эксперимент: расскажи мне о человеке, авторе этой каллиграфии.

– Попробую, – с видом знатока я прищурила левый глаз. – Это определенно работа девушки. Очень аккуратно, старательно, со страхом ошибиться.

– Зачтено, ты угадала. Хупин хвалят преподаватели, она неплохо копирует, но пока без намека на индивидуальность и свою точку зрения. Одним словом, осторожничает. Следующая работа.

– Это «он». Чужое мнение его не заботит, он делает все легко и если бы постарался, то непременно достиг бы определенных высот.

– На этот раз не совсем верно, это девушка, но у нее характер хулигана.

– Мы говорим «своя рубаха парень».

Следующая каллиграфия казалась очень гармоничной. Иероглифы на сей раз не прыгали на нас со стены, им было вполне комфортно на бумаге «сюаньчжи11», чуть охрового оттенка, напоминающего цвет древнего свитка.

– Вот эта каллиграфия мне нравится: спокойная, традиционализм автора сочетается со своим видением. Он к чему-то идет, не торопясь, продумывая каждый следующий шаг.