костёр с просьбой к убитым не держать на них зла. Свершив, подобающий случаю, обряд тризны, люди принялись за еду.

– Ну, што, Родька! Выбирай себе меч под руку! – весело произнёс Охта, ткнув в бок сидящего рядом вятича. У тебя вон уже борода растёт, а ты ещё и меча-то доброва не имел!

– Я, Охта, не могу взять за просто так оружье, иже не захватил ево в честном ратоборстве! – мрачно заявил Родий.

– Дурень ты, Родька! – весело заметил Охта. – Это я тебе дарю любой из мечей! Мысли сам! И энтот, стоеросовая орясина, што сидит возле тебя словно гора, тоже пущай выбирает! Токмо мыслю, што не найдёт он для себя такова, иже гляжу я на ево и внять не можу, а надо ли ему меч-то ратный? Ему бы вон ту ёлку вместе с комлем – вот то было бы и оружье по ево могутности! Ха – ха – ха!

Повеселившись, Охта посуровел, заговорил назидательно, по-отцовски:

– Слушай, Родька! Зачем живёшь? Вон горят твои и мои враги! Сей час, мы их успокоили, но рано иль поздно росы всё одно сюды припрутся, иже живут грабежами. Вот и бери меч, коли, я дарю, да не кочевряжься! Жизня у тебя, я мыслю, будет ратная, ещё не один меч сменишь! Пока бегал ты здеся по лесам непролазным, твово отца вождём выбрали! Вчерась мы об энтом прознали….

Леде в эту весну, как раз в цветень-месяц, исполнилось семнадцать лет, и она уже прослыла у девушек Туманного перестарком. Синеокую красавицу с пышной светлой косой, гибким станом и певучим голосом замуж не брали по очень даже простой причине – она считалась невестой Родия. Почему так получилось, кто такой слух пустил, непонятно? Сам Родий, завидный из себя жених, к Леде внимания особого не проявлял, да и люди смотрели на него, уже как на пожилого. А тот, с четырнадцати лет занятый в ратных походах, на вечёрках и молодёжных посиделках бывал редко, песен не пел, в хороводах не участвовал, да и обряды не соблюдал.

Отца у Леды давно уж не было, погиб в битве с гузами, но зато был старший брат Бронивар, который пытался выдать сестру замуж. Да только мать, Дарёна, возразила: «Не трогай девку, Бронька! Богиня Лада, лучше ведает, яко устроить её судьбу!» Брат рукой беспечно махнул, мол, живите, как хотите. Сам-то он давно семьёй обзавёлся, и даже избу себе отдельную построил, да и поле отцовское обихаживал с прилежанием: пахал, сеял всё, что положено по воле городской общины и воле волхва, дяди Боко. А когда требовалось, выпадала, вдруг, лихая година, то отцовская секира, шелом и щит служили Бронивару исправно. По зову князя он одним из первых становился в ряды дружины вятичей.

Рано утром, Леда, проводив корову на выпас в общинное стадо, поднялась на высокий пригорок, где стояла деревянная статуя Вседержителя, посверкивая золотом и серебром. По пути на священный холм ей попались полевые гвоздики, что мелкими розовыми звёздочками весело подмигивали из молодой травки. К подножью статуи Леда положила ровно девять цветочков. Девять означало, как говорили волхвы, устойчивость мироздания и девять небесных сфер. Девушка с детства знала, что девятка является священной цифрой. Об этом не раз говорил молодёжи волхв, дядя Боко. Даже свою белую, льняную рубаху Леда зимой расшила по подолу девятью синими васильками. По древним преданиям эти полевые цветы считаются у славян символом чистоты помыслов любой девушки. Эти же цветы вплетает в свой венок богиня Лада. Василёк обязательно должен быть в букетике с ромашками, который добрая хозяйка кладёт на полочку в коровнике для покровителя скота, бога Велеса.

С вершины холма, где стояло изваяние Сварога, открывался чудесный вид на ближайшие два озера, за которыми темнели густые хвойные леса. С востока уже всходило розовое и свежее, будто умытое озёрной водой, Ярило, которое считалось у вятичей золотым щитом Даждьбога, скачущего на повозке с четырьмя белыми конями. Леда, как родному поклонилась ему, пожелала доброго утра. Ярило, незаметно смахнуло с поверхности озёр розовато-белую вату тумана, и они открылись взору Леды своей, какой-то пронзительной и глубочайшей, аквамариновой синевой. У девушки дух захватило от такой звонкой чистоты цвета. С севера и запада, как широко открытые глаза богини воды и земли Макоши, эти чудесные озёра обрамляли темные ресницы еловых лесов. Такую картину пробуждения родных озёр весной и в начале лета по утрам Леда видела и раньше, но всякий раз её поражала эта непередаваемая дикая краса. Когда же небо закрывали облака, эти озёра становились светло-серыми и манили к себе своей загадочной добротой. Озёра были красивы всегда, даже зимой, когда спали, прикрытые бело-голубыми веками снегов.