Бабушка пекла рулеты с маком, еще вкуснее того, что он ел сейчас. Она уносила их в ближайшее кафе на набережной, где ее стряпня мгновенно раскупалась. Люди покупали ароматные бабушкины рулет и кофе с молоком. Позже, появились кофейные машины, изготавливающие Латте, и Капучино, но бабушкиных рулетов на набережной уже было не достать…

Он прошел несколько зеленых кварталов от рынка и незаметно оказался около проулка, где раньше, маленьким мальчишкой гонял на велосипеде, и ловко взбирался на высоченную черешню, чтобы собирать ягоды.

Его встретил пустой двор, в вольере томилась белая Хаска с грустными голубыми глазами, которая уже сейчас маялась от жары, а хозяев ее не было дома. Он свистнул собаке, та подняла голову и опять опустила, он отломил ей кусочек, купленной на рынке домашний колбасы и протянул через прутья вольера. Хаска встала и осторожно забрала угощение.

Бабушкин дом покосился от времени, и вообще было не понятно, как он до сих пор еще сохранился! Ведь эта земля, в центре Ялты стоила баснословных денег теперь! Но особняк еще не снесли! Не успели…

Внутрь заходить не было смысла, с первого этажа раздавались нестройные голоса пьяной разборки, на втором же этаже было пусто. И если подняться по скрипучей, деревянной лестнице вверх, то можно было заглянуть в маленькие окна и увидеть…

Он подавил порыв бегом взобраться наверх – только посмотрел на старые доски резного балкона, на котором, когда– то бабушка развешивала белоснежное белье и звала его очень громко: «Захар! Чертенок! Где тебя носит? Обедать пора!»

Проходя мимо Хаски, он снова увидел ее лежащей на редкой траве вольера. Собака вильнула хвостом, навострила уши, и даже встала с места, чтобы проводить его взглядом, пока он не скрылся за углом.

Свежий, послеполуденный ветер обдал его прозрачной волной, и он улыбнулся – майская погода переменчива – то солнце жгло макушку, то ветер забирался теперь под свободную рубаху и прохладными объятиями обволакивал кожу.

Преодолев последние метры по Морской улице, до набережной, он собрался занести ногу дальше, но тут же встал как вкопанный! В нескольких шагах от него, в белом кружевном платье в пол, с ажурным зонтиком в руках гуляла девушка, на поводке подле нее прыгал белый пуховый шпиц.

В какой– то момент она встретилась с его глазами и широко улыбнулась, но не губами, а серо– голубыми глазами– безднами, а потом дрогнули вверх и уголки ее губ. Она поправила локон, выбившийся из аккуратного берета, и шагнула, казалось к нему, смотревшему на нее в упор и так не пришедшему в себя от увиденного перед собой чуда.

Он хотел сделать шаг вперед, но услышал резкую брань:

– Етиж вашу маму! Яша, сколько можно! Такой дубль испорчен! И все из– за тебя, паразит!

Он вздрогнул и обернулся. И всё мгновенно прояснилось! Оказывается, он стоял в центре съёмок и пялился на девушку, которую принял за видение из чеховских времен!

Но она была, слава Богу, живая, реальная и настоящая и уже звонко смеялась, да так заразительно, что невозможно было не рассмеяться в ответ. И он рассмеялся. И тут же, ему захотелось подхватить ее и покружить!

Яша, материализовался из– за кустов, зная, что тучный дядька на режиссерском кресле уже обезоружен смехом девушки.

– Сергей Прокопыч, все огородили! Даже патрульную машинку перед въездом на эту улицу поставили! Я не знаю…не знаю! Как он просочился сюда! – и Яша указал пальцем с дешевой золотой печаткой, на него.

А чеховская девушка тем временем подошла к нему и протянула затянутую в белой перчатке руку и представилась:

– Мирослава.

Он, не понимая почему, чуть согнулся, поймал ее кисть и вместо того, чтобы пожать, поцеловал ее в белую перчатку, над которой открывалась тонкая полоска нежной кожи запястья.