Наоми обхватила себя руками. «У меня такая красивая семья. Я должна быть счастливейшей из женщин, – подумала она, наблюдая за тем, как ее муж и дети смеются и обсуждают значение праздника. – Мне очень повезло. Мой муж, хоть он строгий и временами холодный, прилагает все усилия, чтобы быть хорошим отцом. Я знаю, он любит наших детей всем сердцем. И он, вне всяких сомнений, настоящий добытчик. Он много трудится. И мы никогда не ложимся в постель голодными. У девочек есть все, что им нужно. Мне только хотелось бы, чтобы он не был таким холодным и отстраненным. Но я до сих пор помню, как мама говорила, что все мужчины таковы. И жене надо принимать мужа какой он есть. Я стараюсь. Правда стараюсь. Но Хершель временами бывает таким суровым, особенно если что-то идет не так, как он хотел. Думаю, единственное, что я могу сделать, – это сосредоточиться на его достоинствах. Например, вот сейчас, когда наши дочери собрались вокруг него. Для меня очень важно, чтобы мы все жили счастливо.

Почему я не могу удовольствоваться тем, что уже имею? Что такое у меня внутри просит чего-то еще? Почему я так отчаянно нуждаюсь в любви, зная, что евреи не гонятся за ней и даже не верят в нее? Да, я в нее верю – верю всем сердцем и жажду ее». Она положила ладонь на бедро – в то место, где с утра ощутила фантомный синяк. Резкая боль пронзила ее ногу, напомнив о сне, который она видела прошлой ночью. Никто этого не заметил, но от воспоминания Наоми вздрогнула.

«Мои дети, – думала она. – Мои драгоценные малышки. Какой ужасный это был сон! И я не понимаю, почему ощущаю боль в теле, если мне все просто приснилось? Я боюсь, в этом есть что-то большее. Что-то серьезное. Возможно, предупреждение. Но что я могу сделать, даже если это так? Я понятия не имею, как истолковать свой сон. Хершель уверен, что это был просто кошмар. Мне бы хотелось с ним согласиться, – она снова потерла бедро. – У меня и раньше бывали похожие сны, но ничего не происходило. Но я никогда не просыпалась с физическими доказательствами от сна. Никогда они не сопровождались настоящей болью».

Она пошла на кухню отнести тарелки. Но сон никак не шел у нее из головы. «Уже не в первый раз я вижу тех же солдат в той же форме в моих снах. Я помню, в прошлом году у меня был похожий кошмар – с теми же солдатами, которые несли те же флаги. Этих флагов мне никогда не забыть; с первого раза, что я их увидела, они привели меня в ужас. Хотя больше они нигде мне не попадались, кроме как во сне. Я даже не знаю, существуют они на самом деле или нет. Но когда я закрываю глаза, то вижу все тот же красный флаг, развевающийся на ветру, с тем же черным пауком в центре. У меня от него бегут мурашки. Но надо не забывать, что сказал Хершель: ничего никогда не случалось. Из прошлогоднего сна ничего не произошло. Может, и из нынешнего ничего не случится. И все равно я не могу понять, почему мне снятся одни и те же солдаты. Есть тут какой-то смысл или это просто кошмар, как говорит Хершель?»

Она снова прикоснулась к бедру, куда во сне солдат ударил ее прикладом. Ни синяка, ни боли.

Когда менора догорела, девочки обменялись маленькими подарками, которые приготовили друг дружке на праздник, а потом распечатали подарки, которые принесли им дядя и тетя. Потом все надели пальто и по семейной традиции пошли в приют для сирот, которым каждый член семьи Айзенбергов должен был подарить какую-нибудь свою вещь. Так Хершель показывал соседям, что он хороший человек, который учит своих детей цдака – радости помогать другим.

Каждый год детям говорили, что они должны тщательно выбрать хороший подарок из собственных вещей. Им говорили, что они должны радоваться, отдавая эти вещи тем, у кого матери умерли или семьи слишком бедны, чтобы позаботиться о них, ведь таким детям повезло меньше, чем девочкам Айзенберг. Шошана очень любила эту часть праздника. Ей нравилось видеть радость на лицах тех, кто получал ее подарок.