Битый тип свободной от пистолета рукой размазывал по лицу слюну и кровь и что-то орал, срываясь на дискант, что-то насчёт того, что сейчас уроет и закроет, и ничего ему, типу то есть, за это урытие и закрытие не будет, и что он, тип то есть, таких пачками кончал, и ещё много всякого. Было совсем не страшно, скорее любопытно.

Голая девчонка опять завизжала. В воздухе мелькнул некий предмет, и выбитый ударом этого педмета из руки сутенёроподобного браунинг отлетел в сторону. Нож-наваха? Мачете? Томагавк? Ни хрена подобного – это был ботинок! Поношенный, остроносый, со скошенным каблуком мужской полуботинок. Вроде ковбойского сапога, только укороченный. Нечищенный, но элегантный. Пижонский. Остроносый псевдоковбойский полуботинок, брошенный твёрдой рукой из-за пределов обозримого пространства, угодил точно в запястье типа с пистолетом. Вот уж кто-то настоящий Чингачгук, мастерский метатель ножей, томагавков и полуботинков!

…Добровольцем пошёл на свою первую войну. В один голос отговаривали. Пугали, что вернётся без руки или без ноги, или вообще пришлют назад в цинковом гробу, накрепко запаянном. Могло повернуться и так. Но всё равно пошёл на войну. Едва уломал нужного крючкотвора – взятку давать было не из чего. Мандраж бил невероятно, но пошёл. Запахи новой кожи, солдатского сукна, сапожной ваксы – запахи первого армейского обмундирования. И оружия – запах пороха и оружейной смазки. И больничные запахи – эфира и дезинфекции. Сбежал на театр военных действий из страны равных возможностей. На фронт под пули от коттеджей с бассейнами и гарантированного кресла-качалки в далёкой старости. Сбежал от нудных штудий на виолончели – гаммы, гаммы, гаммы… Сбежал из патентованного рая и от мамаши, затюкавшей отца. Сбежал из безмятежного Оук-Парка…

Хуан приближался в дрожащем полуденном зное, двигаясь со всегдашней опасной грацией леопарда, и только в одном псевдоковбойском полуботинке, что грации хуановского движения нисколько не мешало. Хуан поигрывал янтарными чётками и, вопреки обыкновению, позволил себе улыбнуться – сверкнули белоснежные зубы. Потерпев окончательное поражение, побитый тип больше не выражался в полную силу, а только богохульствовал под нос: «Кар-р-рамба!.. Кар-р-рамба сакраменто Санта Мария дель Фьоре…», не пытаясь встать, а только понемногу отодвигаясь на заднице в сторону. И недоброжелательно косился на Хуана. Чувствовалось при этом, что тип Хуана не боится. Зол на чернокожего мачо, ничего поделать с Хуаном не может, но не боится. Не видит побитый тип в чернокожем Хуане своего ангела смерти. Хуан в свою очередь не проявил по отношению к побитому типу агрессивности. Свою радость Хуан сразу спрятал, замкнулся во всегдашнем показном безразличии. И вёл себя по отношению к типу, как бы поточнее выразиться, осторожно… Помог типу подняться – тот продолжал ворчать, но уже вовсе неразборчиво – и надеть валяющийся поодаль мундир. Даже отряхнул с мундира приставшие соринки. Несмотря на недовольство Хуаном, тип помощь принял. На плечах имелись эполеты, а впридачу к оловянным пуговицам в два ряда грудь украшалась крестиком с ленточкой. Появился мундир, и вот уже перед нами не предполагаемый бордельеро, а усталый воин, скромный герой, а может быть, даже избежавший разрушительного действия времени соратник борца с испанскими колонизаторами генерала Антонио Масео. Разве что синяк под глазом портит впечатление. Хуан поддержал типа под локоть и что-то сказал тому вполголоса. А после, так и не надев второго полуботинка, проводил в сторону уходящей в лес тропинки. Тип не стал упираться, а проследовал в указанном направлении. Плеть свою тип забыл там, где уронил. Напоследок тип озирнулся, но от высказываний воздержался.