Начинается с случайных декораций, когда главная проблема – чтобы не застукали, всё равно кто: предки на флейте на семейной тахте или менты в подъезде на подоконнике; и голова забита не столько этим, сколько проблемой возможного застукивания. Хорошо девчонкам: они вообще ни о чём не парятся, а уж о предках или ментах подавно. «Миленький, миленький!..» и всё такое прочее… Но ты-то не девчонка, а раз так, то за всё отвечаешь, вот и приходится держать в уме, в частности, и возможность застукивания, быть настороже и краем сознания контролировать. Нервотрёпка из-за этого контроля получается изрядная. Но это только сначала, это только пока по лавочкам и подъездам да по случайным флейтам, пока ещё не знаешь, что у вас вместе потом из этого самого фри секса выйдет. Дальше начинается самое интересное: дружба, разговоры, прогулки вечерние, за руки взявшись, кинотеатрики полупустые с последними рядами в них, где стенка позади и в затылок никто не сопит, приколы разнообразные… Конечно, не всегда. Бывает, не в кайф тёлка, и тогда адью. Но если повезёт, пробегают невидимые токи, замыкаются контакты, выбрасываются в кровь самые важные в мире гормоны, среди которых царствует тестостерон, происходят процессы. И ещё что-то начинается таинственное и самое важное… И снятая скуки ради в саду «Эрмитаж», на Страстном или на Гоголевском, а то на Трубе случайная кадра обретает имя, и имя это не забудешь; и ты произносишь про себя имя с замиранием, с дрожью, с надеждой, с нежностью…

Имя может оказаться каким угодно.

К примеру, Стрелка, бывшая Светка!.. Сразу очевидно, что за барышня Стрелка – заводная, неунывающая и уж от чего, а от одиночества не страдающая ни в самой малой степени. С чем другим, может, и проблемы у Стрелки, зато уж с общением полный ажур, с забиванием стрелок.

А то ещё Анафема есть, Настя по-официальному. Так эта Анафема, она вообще чёрт-те что и сбоку бантик! Восторг унд праздник Анафема в чистейшем неразбавленном виде! Вслушаться только: Ана-а-афема-а-а! «Графу Льву Николаевичу Толстому – ана-а-афема-а-а!..» И колокола гулко над площадью рыночной воскресной: тили-бом-м-м-м!.. тили-бом-м-м!.. А после один большой, с раскатом так, с протяжным гудящим рокотом: бом-м-м! И ещё раз: бом-м-м!.. Бом-м-м-м!.. «Ана-а-афема-а!..» Архимандрит зычно под расписной сусальной вязью купол, под паруса: а-а-а!.. Старушки – свят-свят-свят! – давай креститься мелко поверх шалей стеклярусных, молью во многих местах проеденных, на соборные главы, на засиженные галками кресты под сизым небом, нечистую силу движением этим, торопливо умноженным, отгоняя. Свят-свят-свят!.. Тут и шабаш на Лысой горе с полётами, и чернокнижные всякие страсти, и сатанистская жуть, от которой кровь стынет в жилах, а зубы стук-стук-стук о край стакана мелкой дробью рассыпчатой, и богоискательство русское горячечное, острожное, раскольничье, еретическая воспалённая мысль в имени этом бьётся, истины ищет, выхода, универсума всеединого алкает, тут тебе такой букет…

Анафема, тушью угольной накрашенная, глазищи на палец чёрным обведены, лицо белилами замазано, а губы кровавым обрисованы, с потёками по подбородку. К плите могильной кладбищенской телом сладострастно прильнула, к старинной плите, каменной, с «ятями», подол задравши намеренно срамным образом, вроде как в соитие с мертвецом древним вступить желая, ласки мертвецу этому, в прах давно обратившемуся, расточать готовая. Это на одних фотках. А на других среди оградок ржавых, давно некрашенных, среди памятников запущенных и лебеды, спустив трусики кружевные, чёрные, само собой, посреди венков искусственных и оградок ржавых на крест могильный взгромоздясь, привозного лабрадора крест и хорошей, тоже старой работы, на перекладину каменную верхом пристроилась, ляжки бесстыдно демонстрируя. А сбоку бутылка винная пустая валяется. Улика как бы по неосмотрительности в кадре забытая.