– Нет, – возразил седобровый. – Там люди владыки.

Первый хмыкнул.

– Тогда через Кромки.

– Там тоже, – вздохнул второй.

– Едрить его… А в Хлудой?

– Не знаю. Пруд слепит, а бабки померли.

Кто-то что-то себе почесал. Медянка встряхнула хвостом и подползла поближе, примеряясь к мелкой ящерке, опрометчиво выползшей из воды.

– Ну, значит, опять лесом, – гулко произнес краснорожий.

– Придется, – ответил Стмелик. – Хотя мне тоже не хочется. Как будто блоха какая на хвост садится, а пальцами щелкнешь…

– Сука!

Глупая ящерка выжила, потому что Ухер расплющил подошвой змеиную голову.

Нерис до крови прокусила язык, чтобы сдержать крик боли. Едва ли берстонцы услышали даже ее стон – Стмелик хохотал, как дурак на ярмарке.

– А ну заткнись! – цыкнул на него краснорожий.

– Она ж не ядовитая! Ох-ха-ха!

– Да буду я ее разбирать! Пошел ты!

Ухер гневно шаркнул по влажной траве, и его лошадь с готовностью стукнула в землю копытом. Она любила хозяина. Имбирь тоже любил Нерис. Может, он уже отомстил за нее и откусил Мескеру нос. Все остальное она сделает сама, когда выберется из этой задницы. Теперь, когда эхо боли утихло, в сердце зажглась надежда.

Сила опять просыпается, пусть и потихоньку. Раз получилось с медянкой – получится и с кем похуже.

Но у Нерис будет только один шанс.

Берстонцы спали по очереди, и нужно было выгадать время, когда один уже упадет от усталости, а другой еще не до конца проснется. Тогда подойдет любой мелкий хищник с зубами достаточно острыми, чтобы прогрызть толстую кожу. Лучше бы так сдох Ухер. Со Стмеликом Нерис справилась бы один на один – и заодно, в благодарность за хлебный мякиш и доброе слово, оказала бы честь быть убитым лично царицей хаггедской.

Она скосила глаза вниз, где покоился на груди кусок дерева, ради которого пришлось столько выдержать. Ну и ладно. Зато Нерис убедилась, что мать была права, выражая сомнения в целесообразности унии: Берстонь нужно либо захватывать, либо оставить в покое, чтобы она развалила себя изнутри. Наверное, стоило выбрать второе и наблюдать, пожевывая с Гестой корицу, но мать была права еще кое в чем – в этот раз Хаггеде нужна помощь, и кроме берстонцев с их клятым прогрессом попросить о ней некого.

Нерис взывала к Матушке, а земля молчала. Лес окутывал тенями и шепотами, но все они ускользали, как предутренние видения. Лошади ступали друг за другом по узкой тропинке, обеспокоенно пофыркивая в бурелом. Нерис тряслась на крупе рядом с краснорожим, закрыв глаза и вслушиваясь в дыхание чащи.

– О, – вдруг произнес Стмелик, шумно втянув носом воздух, – Хлудая.

– И чего с ней? – донеслось сзади.

– Красиво горит.

Ухер пробурчал незнакомое Нерис ругательство.

– Что там, передовые встретились?

– Ага, – ответил Стмелик и повел мерина по соседней тропинке. – Возьмем-ка давай южнее.

Они пересадили Нерис на круп побольше и поменялись местами. Наверное, седобровый лучше знал эту часть дороги, или, может, Ухеру надоело, что об его спину все время чешут лопатки. По пути домой Нерис заехала бы снова в тот постоялый двор, где была баня и вкусное жаркое, и речка рядом, и они с Мескером еще…

Да пошел он.

Нерис открыла глаза, ожидая увидеть красную берстонскую рожу, но увидела вдруг по-осеннему алые листья деревьев. И ладно бы только листья – иголки молодых елей тоже были измазаны в крови.

Нерис моргнула, нахмурилась и подумала: «Что за?..»

Берстонцы одновременно натянули поводья: Ухер тоже нашелся в багровой мгле.

– Что за хрень?

Листья стали как листья – летние и зеленые. Иголки тоже торчали себе спокойно. Мерин заволновался, начал топтаться на месте, даже пошел задом, повернулся, и Нерис увидела высоко над тропинкой полуистлевший человеческий труп.