Стмелик прохрустел по веткам к месту привала, ведя за собой крупного старого оленя, и вежливо сказал товарищу:

– К утру приговорим.

– М-гм.

До сих пор Нерис гадала, кто из них двоих главный, но теперь поняла – все-таки краснорожий, Ухер. Надо будет начать с него.

Стмелик бросил оружие на землю и тщательно затоптал догорающее кострище. Привалившись к оленю сбоку, краснорожий нахмурился и пробурчал:

– Чего она все время туда пялится?

Олухи. Ясное дело, она пялится в угли, потому что Мескер назвал ее «царицей Нерис». Это означает, что ей очень нужно домой.

О том, что еще это означает, она не хотела думать и не могла.

Нерис попыталась пошевелить ногой, но та отказалась слушаться. Немой язык кровоточил, задетый сломанным зубом. На шее висел очень легкий и совершенно бесполезный амулет.

А всего-то и нужно было, что доползти до стылого кострища, погрызть головешек и срыгнуть вместе с ними дрянь, которую гонят берстонцы.

Они научились этому во время войны. Салиш хотела выведать рецепт у пленных, но выбирала не те пытки или не тех людей. У Ясинты с ее дипломатией такие вещи получались лучше. Нерис напрягла память: там было что-то про яд, сцеженный из жала, толченые травы…

Ухер громко всхрапнул. Стмелик блеснул в темноте открытыми глазами. Достав пузатый бурдюк, он тихо подобрался к Нерис и выкрутил из меха пробку.

– Ну, царевна, – принялся уговаривать седобровый, когда она попыталась отвернуться. – Это же просто вода.

Пить в самом деле хотелось ужасно. Нерис сделала пару жадных глотков, а третий почти весь вылился за шиворот – Стмелик вдруг отнял горлышко и подсунул хлебный мякиш. Пока она кое-как жевала, берстонец отпил из бурдюка и произнес вполголоса:

– Ты мне нравишься, поэтому вот тебе хороший совет. Если спросят о чем-то, а ты не поймешь, что сказать, отвечай: «Псарь и главный ловчий». Запомнила? Ну-ка, попробуй повторить.

Нерис сглотнула, открыла рот, но из горла вырвалось только протяжное сипение. Стмелик дал ей еще воды.

– Давай: «Псарь и главный ловчий».

– Пса… Псат сегтен…

Берстонец усмехнулся и вытащил из-за пояса другой, маленький бурдюк.

Нерис очнулась в холоде. Земля под ногами отдавала тепло неблагодарному камню, а тот только блестел от радости, что кому-то плохо. Надо проверить, надела ли Басти обувь, а то станется с нее бегать тут босиком. А еще выложенный гранитом пол хасбаайского дома грозит ссадинами маленьким коленкам.

И что за поганый стук! Зачем так грохотать? Голова же раскалывается.

У самого лица Нерис мелькнули ноги в стоптанных грязных ботинках. Это не Хасбаай, поняла она наконец. Это Берстонь клятая. Все еще Берстонь.

«Имбирь! – позвала бы Нерис, если б могла говорить. – Отвези меня скорее домой».

На самом деле Басти не бегала по хасбаайскому дому. Ей было всего три месяца, когда царица созвала племена и объявила Нерис своей наследницей. Тогда постоянно хотелось спать, и общее празднество казалось пустой тратой времени. Зато сестры были счастливы, и мать, и тетки, а у отца даже лоснились усы.

Сейчас Нерис видела совсем другие усы: тусклые, светлые и короткие, и их обладатель глядел на нее без гордости или восхищения. Он посадил ее перед собой и надавил на шею то ли шнурком, то ли лентой, но дыхание шло почти что свободно. Душил бы уже как следует. Всему их надо учить.

Усатый еще попыхтел над ухом, снял петлю и куда-то ушел. Потом зазвенел металл: инструменты, монеты, цепи. Он звенел так громко и долго, что Нерис за это время опять научилась ходить. Это было труднее, чем раньше, потому что она отвыкла и потому что правая нога, руки и шея тащили на себе оковы.