Блеск и нищета радиоэфира Станислав Комиссаров

Моей жене.

За все страдания и надежды.

На радио я работал в течение последних пятнадцати лет. Да и сейчас иногда работаю. Невидимое вещание – любопытная сторона жизни человечества. Вроде бы звук есть, а человека не видно. Хотя сейчас любая, мало-мальски уважающая себя радиостанция транслирует картинку из студии в сеть. Тем не менее, в основе лежит только звук.

Как правило, мы начинаем мечтать о будущей профессии ещё в детстве. Мальчики хотят обрести настоящее мужское дело, девочкам грезятся лёгкие, женственные специальности. Моя жена, например, хотела стать продавщицей мороженого. Сейчас она – постоянный покупатель мороженого. Она покупает его для наших детей.

Однажды, учась в пятом классе обычной московской школы, я заболел. Родители рано утром ушли на работу, а я остался дома. Чтобы я не скучал, мама оставила мне свой японский кассетный плеер с наушниками. Шла середина 90-х. Подобная техника для юноши моего возраста тогда была популярна и очень желанна. Расслабленный высокой температурой, я лежал на диване и слушал. Кассета быстро кончилась, слушать стало нечего. Тогда я обнаружил, что в плеере есть ещё и радио. Я включил и прислушался. Низкий мужской голос рассказывал что-то о происходящем в мире: «там взорвалось, а там стреляли, а там – новый фильм, а вот сейчас – новая песня…».

Скорее всего, я и до этого слушал радио. Помню, летом, на даче, на кухонном столе постоянно стоял приёмник. Что-то такое оттуда доносилось. Или, когда меня везли куда-то в машине. Или в магазинах. Но тогда ухо воспринимало это каким-то фоном, а здесь, лёжа в постели с температурой, я вслушался. Внезапно пришла мысль: «Вот это работа! Сидишь такой красивый. Наверняка в красивом месте, говоришь красивые, важные людям слова своим красивым голосом. Перед тобой красавец-микрофон, тебя слушают, не перебивают, тебе платят деньги, тебя уважают. А когда наступит подходящий момент, и кто-то тебя спросит: "А где ты работаешь?" – можно выждать значительную паузу и пренебрежительно так сказать, с высока: "На радио". Вот это эффектно! Вот это работа!» – рассуждал больной я.

Через неделю я выздоровел. Мама плеер забрала. Но радио с тех пор я стал слушать регулярно. Более того, стал подумывать о трудоустройстве в этой сфере. Не всё время напролёт, конечно. Всё-таки юношеские мечты переменчивы. То мне хотелось стать музыкантом – для этого были все основания: я учился в музыкальной школе и ходил туда с большим удовольствием. То я мечтал стать комментатором футбольных матчей. Была у меня также мысль сделаться капитаном дальнего плавания. Или автогонщиком. Или профессиональным пловцом… Короче, нормальный юношеский набор возможного развития дальнейших событий. Но много времени эти мысли не занимали: не будешь же всё время думать о работе и будущем. Надо успеть многое – и погулять, и поиграть (на чём бы или во что бы то ни было), наконец, с друзьями выпить, с девушками поужинать… Но так или иначе, все эти фантазии всё-таки привели меня на радио. И произошло это как-то само собой, как будто и выбора-то не было. Хотя и не без трудностей. Но об этом чуть позже.

К чему это предисловие: я постараюсь рассказать вам о работе на радио. Даже скорее – о жизни на радио. Не ждите, правда, сложных схем устройств для передачи звука, готовых рецептов по построению радиостанций, правильных и неправильных вёрсток часа, упражнений для говорения и прочих мудрёных вещей. Их здесь, скорее всего, не будет.

Также я умышленно умолчу о названиях СМИ, в которых работал и некоторые фамилии я намеренно преображу. Не хочу, что ли, бросать на них какую-то тень. Но, заверяю, все эти организации и люди – самые настоящие. А сообразительному и действительно интересующемуся читателю будет приятно осознать свою догадку.

Я расскажу вам о противоречивых моментах этой работы, о курьёзах и трагедиях, о взлётах и падениях, о жизни в студиях и около них – короче говоря, расскажу о неслышной стороне радио.

С чего же, или даже с кого начинается радио? Понятно, с идеи.

«Мы будем крутить лучшую музыку, рассказывать самое интересное и прекрасное, честно и без купюр!» – так, например, договаривается коллектив будущих вещателей накануне запуска. Что ж, вопросов нет. Давайте.

А вот превращает идею во что-то законченное и живое – главный редактор. Или программный директор. А может, и оба сразу. Тут всё зависит от конкретной станции.

Программный директор, как правило, рулит музыкальными станциями – теми, что почти не имеют разговорного жанра. В этом случае слово «программный» – от слова «программировать», а не «программа» как передача. Задачи у него простые: какая музыка, в какое время, какие исполнители, отбивки с каким текстом и когда реклама – вот, в общем, и всё.

Программных директоров я повидал немало. Внешне и внутренне они обычно напоминают лошадей после финиша на ипподроме. Их негласный жизненный лозунг звучит так: «Прости нас, Господи, за всё – и помоги». Мятая одежда, плохо выбритые лица, лопнувшие сосуды в глазах, отсутствующий взгляд, крошки на подбородке, нервозность в движениях – вот их собирательный портрет.

Главные редакторы – совсем другое дело. Это люди интеллектуального полёта. С достоинством и самоуважением несут они себя по этой жизни. Управляют лично собранным коллективом журналистов и авторов. Программируют или контр программируют сетку вещания. Они вхожи к сильным мира сего. Они образованы, начитаны, опытны. И, как правило, сами ведут авторские рейтинговые программы.

Ну что говорить – вот имена: Алексей Венедиктов, Виталий Дымарский, покойный Сергей Доренко… Да, с их политическими взглядами можно не соглашаться. Но как главреды – они вне конкуренции. Профессионализм, талант, анализ, широта кругозора. Мэтры.

С ожиданием встретить нечто подобное я и отправился однажды устраиваться на очередную радиостанцию. Помню всё это, как сейчас.

Мир радио, по крайней мере в России, чрезвычайно тесен. Почти все друг друга знают, слушают, пересекаются. Мне позвонил знакомый радиожурналист, Сережа Ваганов:

– Новостник нужен, срочно. 40 тысяч в месяц, 3-4 смены в неделю. Начальник – адекват. Хочешь?

– Хочу, – говорю, – а куда ехать-то?

– Найдешь.

Для солидности я приоделся. Студия располагалась в самом центре Москвы, в старинном трёхэтажном особняке, у памятника Петру, работы Церетели. В последствии я узнал, что это бывшая усадьба старинного рода предпринимателей Рябушинских. В разные годы этот дом арендовали для жилья актёр Михаил Щепкин, семья меценатов Третьяковых. После революции здание национализировали и там располагались жилые квартиры. Чуть позднее – конторы, еще позднее общественная столовая, затем морг, потом неизвестно что, а потом вот устроилась радиостанция. Внутри ощущалось, что последний ремонт здесь делал еще сам старик Рябушинский, в начале 19 века.

Ваганов встретил меня в беседке, во внутреннем дворике. Дал краткую инструкцию:

– Значит так: ничему не удивляйся, вопросов не задавай, отвечай коротко и быстро.

Я отдал честь и был заинтригован.

На входе, в небольшом закутке сидела женщина в полицейской форме. Отложив вязание, она проверила мой паспорт, что-то куда-то записала. Мы прошли через скрипящий турникет. Кабинет главного редактора располагался в конце длинного коридора на первом этаже. Ваганов постучал, мы вошли. У окна, за длинным столом сидел абсолютно лысый человек в яркой клетчатой рубашке и громко разговаривал по телефону.

– Ты, Витя, мне яйца не крути, понял? – зло говорил лысый в трубку, – я сам кому хочешь всё на хер отвернуть могу! А этой пизде с ушами передай: еще одна такая поганка и я ей сам лично ебло помну!

Он положил трубку.

– Андрей Леонидович, это вот к нам на должность новостника, – начал было Ваганов, но лысый человек перебил его. Обращаясь ко мне, он спросил:

– Ну, куда попал-то понимаешь?

Вспомнив советы Ваганова и учитывая обстановку, я коротко ответил:

– Понимаю.

– Ладно, – прервал меня лысый, – понимает он… Звать меня Андрей Леонидович. Фамилия Локтев. Запомнил?

– Да.

– Люди мы тут серьезные. Я предупреждаю. Многие в погонах. В том числе и я. Уловил? Так что, это самое тут, блядь. Не гоношись, – он постучал указательным пальцем по краю стола, – и очень аккуратно всё. Да?

– Конечно, – как можно короче отвечал я.

Он замолчал и посмотрел на нас.

– Ну всё? Давайте-давайте…

Локтев замахал нам на дверь, а сам полез за чем-то в ящик стола. Мы вышли.

Уже за дверью Ваганов сказал:

– Когда я устраивался, он с порога меня спросил: «Куришь? Пьёшь? Ебёшься?».

– И что ты ответил? – поинтересовался я.

– Уже не помню.

Так я попал на радиостанцию… впрочем, не будем о названиях. Она и сейчас успешно работает. Скажу лишь, что она ведомственная и полностью принадлежит Министерству внутренних дел. Несмотря на всю причудливость начальства, там я был частью одного из самых талантливых коллективов. Мы работали в обветшалом здании. Нередко в студии во время эфира на голову ведущим сыпалась штукатурка, оборудование держалось на честном слове, сильно пахло кошками. Но всегда было дружно, весело и шутливо.

О главном редакторе Локтеве ходили легенды. Это был странный человек, лет пятидесяти. Говорили, что в 90-е он воевал на Северном Кавказе, получил тяжёлую контузию, потом его перевели в Москву в МВД, на какую-то хозяйственную должность. Как он стал главным редактором – не знает никто. Сам он рассказывал о себе редко, лишь в моменты наших радийных междусобойчиков.