От модности не требуйте народности,

Народность – это почва, это плуг

И только по одной профнепригодности

Решаются ее освоить вдруг.

……………………………………………….

Народность – это тара тороватая,

Наполненная тяжестью зерна.

Народность – это баба рябоватая,

Которая земле своей верна.

Народность циркачам не повинуется,

Она для них – бельмо, живой укор.

В ней Данте, Пушкин, Гете соревнуются, —

Что мода для таких высоких гор!

Народность и мода – понятия несовместимые, они даже нейтрально соседствовать не могут, ибо – взаимно исключают друг друга…

И как бы мода ни претендовала на пальму первенства, ей никогда не подняться до народности, поскольку любая мода лишена обобщения и мудрости, без которых нет у искусства таланта воспитывать души, пленять сердца не только на сегодняшний, но и на завтрашний день – на грядущий путь человека:

Кто он?

Бог иль безбожник?

Разбойник иль ангел?

Чем он трогает сердце

В наш атомный век?

Что все лестницы славы,

Ранжиры и ранги

Перед званьем простым

Он – душа-человек!

И выходит тут, что мода модой, а душа душой. Не «синтетика» чувств, не «агломерат» мыслей, а непосредственность и первозданность – основа человеческих ощущений и устремлений.

***

Есть у Виктора Бокова стихи на «вечную тему». Передать их настроение не просто, поскольку они выдохнуты на едином нерве, на очень высоком сердечном напряжении.

Предчувствием ли горя, думою ли о смерти и бесконечности, – ясно одно, что такие стихи рождаются в минуты огромного желания познать тайну «сотворения мира», увидеть хоть на миг свое предназначение в кипящем водовороте событий и дел.

Иному стихотворцу, пораженному речевой депрессией, хватило бы на целый «трагический» цикл того человеческого страдания, которое заключил Виктор Боков в шестнадцати строчках:

Вечерняя звезда Венера,

Среди небесного шатра

Ты на рассвете так звенела,

Что я проснулся в три утра.

И вышел. Ты пылала ярко

В предчувствии большой беды

Над вечной тишиною парка,

Над обморочным сном воды.

Ты била мне в глаза набатом,

Жгла сердце огненным лучом

И с месяцем, глупцом горбатым,

Не говорила ни о чем.

Звала, звала меня куда-то,

Чтоб неразлучно вместе быть

Звала, звала меня, как брата,

Которого хотят казнить!

Вот она, полнота чувств и предчувствий. Какое-то почти первозданное ощущение единства природы и человека, единства живых душ…

Виктор Боков воспевает в своем творчестве мастера-трудолюба, мастера, вырубающего резцом черты жизни. Трудолюбие – здоровье нации и государства. Жить честно и мудро – тесать камень:

Каменотес! Податлив ли твой камень?

Поклон мой низкий твоему труду.

Я тоже, как и ты, держу руками

Кирку, что бьет в словесную руду!

Каменотес! Из мертвого гранита

Усилием таланта, волей рук

Вдруг возникает грудь, лицо, ланиты

И губы излучают теплый звук.

Отношение к труду – есть отношение человека к человеку, к жизни, к Родине. Цинизм не помнит прошлого. Цинизм не желает знать будущего. Цинизм не поймет материнского слова, не примет музыки духа. Вот почему, будучи цельным и сильным человеком, Виктор Боков с такой яростью обрушивается на этот современный механический тип человека-туриста, «цивилизованного» кочевника, всасывающего пустым взором дворцы и статуи, картины, башни и пространства многих стран.

Воюет Виктор Боков с «человеком-роботом» не угрожающими фразами, не обличающими восклицаниями, а свежими и молодыми строфами, готовыми к высокому взлету:

Оплела.

Одурманила.

И одолела.

От любви к тебе

Сердце мое заболело.

…Дай мне отдых!

Назначь

Нашу встречу

В трехтысячном веке!..

Но любовь, как палач,

Катит камни и горные реки!

Такая здесь предельная собранность, ответственность перед большим чувством, перед собой, перед всем, что несет жизнь для радости и вдохновения!..