Борис не стал упоминать о своём мелком триумфе. Он сидел расслабленный и непривычно спокойный, возможно, довольный тем, что уже потоптался на мне с утра.

– Там такой мальчишка молодой, этот полицейский, – причитала Арина. – Теперь ослепнуть может на один глаз.

Неля, которая работала с полицией больше остальных, лишь фыркнула:

– Ой, я тебя умаляю. Менты, которые не могут одного синебота вдвоём обезвредить – это смешно. Как можно допустить, чтобы тебе из газовика в лицо стрельнули, когда у тебя боевое оружие?

– Боевое оружие применишь, потом бумажки писать замучаешься, – донёсся голос Паши-фотографа, бывшего десантника.

– Вы, кстати, следите за состоянием этого мента, – распорядился Алик. – Если окосеет или ослепнет, делайте подробности. Кстати, поговорите с ним в больнице. Спросите, как всё было.

Гриша, которому тема с подстреленным ментом вряд ли была интересна, тем не менее согласился:

– Мы должны привносить в каждую историю человечность. Может быть, на его примере рассказать о работе сотрудников ППС?

– Да ну тебя! – снова фыркнула Неля, которую, по-моему, задевало, что жирная тема прошла мимо, пока она отвозила ребёнка в детсад. – Что там за история? Девять классов, ПТУ, армия и ментовка от безысходности?

Я заметил на планёрке ещё одного человека. Алиса сидела в стороне наискосок от нас, тихо и прямо, словно ожидала собеседования.

Алиса была девушкой Алика. Может быть, она была даже его женой, хотя в это я верил с трудом. В их отношениях не было претензии, которая появляется у молодых пар после свадьбы. В них было даже что-то трогательное, совершенно нехарактерное для самого Алика.

Контраст между ним и Алисой занимал меня каждый раз, когда я видел их вместе. Алик не был толстым, скорее, он пошёл в свою низкорослую армянскую маму, Азу Ветлугину, которая скрывала полноту тугими платьями и любила массивные кольца и браслеты. У Алика была большая круглая голова и светло-серые, выпуклые, материнские глаза. От него всегда исходили вибрации, гнев или восторг. Нахождение Алика в комнате чувствовалось, как если бы дальнем углу включался сабвуфер. Алик не был злым, скорее, вспыльчивым. Он был уверен, что добился всего преимущественно сам, и был склонен к театральным проявлениям величия, становясь то великодушным, то непреклонно жёстким. Алику нравилось чувствовать себя этаким Стивом Джобсом, чья эксцентричность приводит к неожиданным результатам.

Алиса была другой. Сложно было представить сам жест, которым Алик касается такой тонкой женщины; для него было бы естественней обхватить избранницу за шею, плечи, хлопнуть по заднице, весело потянуть за собой. Его девушка, в моём представлении, должна быть желейной хохотушкой, которая не прочь прокатиться на его «Порше» и выпить с ним в придорожном кабаке.

Алиса была выше его и тоньше; тоньше не только в смысле фигуры, но и в смысле линий, которыми хотелось её нарисовать. Для Алика понадобилась бы малярная кисть, для Алисы – остро отточенный карандаш.

Я видел профиль Алисы в бьющем свете редакционного окна, и руки просили карандаш, чтобы парой точных, скупых штрихов набросать её белое лицо, свободную косу, светлый пиджак и длинную юбку. А ещё – бордовый платок вокруг шеи. Алиса любила такие платки. Она вообще открывала очень мало себя, носила длинные рукава, высокие воротники или такие вот шарфики.

Алису и Алика я принимал за двоюродных родственников или просто знакомых, пока не увидел, как он берет её руку и касается плеча. Алик, при всей обрывистости его характера, при появлении Алисы смирял себя.

Я не знал, живут ли они вместе или просто встречаются, есть ли у них дети и как протекает их жизнь за стенами редакции. Алиса иногда ждала Алика в его кабинете или в приёмной у входа на этаж. Алиса привлекала внимание, но никогда не пользовалась этим. Алик излучал звуки, Алиса их поглощала. Возможно, на этой разнице потенциалов строилась их гармония.