Иногда Алик впадал в крайние эмоции, бросал Алисе колючие слова. В такие моменты мне становилось не по себе, будто оскорбляли мою знакомую. Я не знал, чем заканчиваются подобные сцены: встаёт ли Алик на колени или Алиса делает скидку на его несдержанность. Чаще он был с ней мягок.

– Что у тебя? – Гриша разбудил меня от мыслей.

Я рассказал о поездке в Филино. Алик слушал с любопытством и затем подытожил:

– Собирай всё вместе. Фотки есть, истории есть, такое всегда читают. Жги, короче.

Я заметил неудовольствие на лице Гриши. Гриша не любил поспешности. Он любил военную историю и мог полгода изучать лингвистические особенности фронтовых писем, чтобы потом в интернет-споре огорчить своей эрудицией профессоров местного истфака.

Я ответил:

– Пока не о чем писать. Есть мифы и мои собственные подозрения. Я бы ещё покопал денёк хотя бы. Надо набрать фактуру. Я о Филино почти ничего не знаю.

– Я предлагаю сейчас не тратить время коллег, – сказал Гриша. – Подобные истории нужно подавать под правильным углом, поэтому давайте обсудим отдельно.

С подачи отца Алик прислушивался к Грише и часто уступал авторитету главреда, но сегодня был настроен решительно.

– Не надо из себя Хэмингуэев строить! – возразил он. – Если я захочу поковыряться, я в носу поковыряюсь. В работе не надо ковыряться. Я не говорю о халтуре. Но материал готов на 90%. Всё, запускаем.

– Таких историй из любого посёлка можно привезти вагон, – лениво сказал Боря. – Чтобы получилась хорошая история, нужно в неё вглядеться, иначе мы потеряем читателя.

– Я говорю, Боря, – резко сказал Алик, – что не надо целый месяц вглядываться в портрет Шевчука и рассуждать, чего там в его взгляде больше, гнева или отчаяния, чтобы потом выпустить материал 17 мая.

Алик припомнил Боре недавнюю статью к юбилею лидера «ДДТ», которую Борис, как поклонник группы, взялся писать ещё в марте, а потом просрочил и вывел на день позже, из-за чего соцсети сожгли нас огнём сарказма.

Я попросил дать мне хотя бы день. Алик с Гришей уже готовили свои аргументы, но мы не успели прийти к согласию, потому что явился опоздавший Виктор Петрович Самохин и встал за спинами Алика и Гриши с загадочной улыбкой.

– Что там, Виктор Петрович? – вполоборота развернулся к нему Алик. – Опять пьяный сосед начудил?

Это была аллюзия на попытку Виктора Петровича тиснуть в печатную версию «Дирижабля» статью или, скорее, фельетон о соседе-алкоголике, который провёл ночь в куче отходов, провалившись в мусорный бак.

Самохин улыбнулся ещё хитрее:

– Нет, лучше. Сейчас Гаврилова звонила… это директор зоопарка… Короче, слон Филя у них… Ну Филя… Мы писали. Слон индийский.

– Ну, мы поняли, – кивнул Гриша. – Что с Филей?

Виктор Петрович переминался с ноги на ногу:

– Короче, запор у него третий день или даже больше. Сегодня будут… как-то она сказала… механически чистить, что ли. Я не разбираюсь, но жалко прям слона. Дети его любят.

Я заметил отвращение на Гришином лице. У Гриши жила собака вроде пекинеса, ставшая звездой его Инстаграма. У собаки была тупая мордочка и такой пышный зад, будто она села на петарду. Походка её напоминала ламбаду. Подозреваю, из мира животных Гриша любил только свою Тоську и, может быть, кавалерийских лошадей. Слон, даже страдающий запором, не вызывал у него интереса.

Алик, напротив, взбудоражился:

– Если он при смерти, надо писать. Это же насчёт него споры были, что нельзя его в наших условиях содержать? Получается, прав был ветеринар московский. Лучше бы в Питер отдали. Угробили, получается. Мрази, б.

– Сдохнет когда, некролог напишем, – сказала Неля, роясь в смартфоне. Ей не терпелось идти.