Море жило так близко, что в шторм оно громко шлёпало лапами в запертые створы. Когда я высовывался из окна нашей кухни посмотреть, как накатывают тёмные валы, то до лица долетали холодные брызги разбитой волны.

Пыльной обочиной грунтовой дороги, огибавшей курган, заросший сухой высокой травой, краем обрывистого берега мы шли к городу, белокаменным полумесяцем застроившим залив. Выйдя к асфальтированной улице, по которой изредка проезжали автомобили, шагали в тени платанов, посаженых вдоль пятиэтажных домов. Свернув вправо мы попадали на прямую узкую аллею, огороженную глухими заборами сросшихся кипарисов, с бетонными квадратами, разломанными корнями, словно ступали по расколотой плитке белого шоколада. На выходе в парк солдатский строй остроконечных кипарисов допускал вольность; – две ветви протянулись друг к другу и соединились на уровне головы.

Когда в первый раз мы вошли в эту аллею, закатное солнце лежало в соединении кипарисовых ветвей. Юля посмотрела на меня серьёзно, и я кивнул ей, показывая, что понимаю, но сознание моё само уже примерило другой образ. Будто мы с Иваном идём по жизни взявшись за руки. Неуклюжая ситуация, я даже усмехнулся, но факт, что именно Ивана сознание выбрало в спутники.

Позже, мы снова и снова входили в кипарисовую аллею, и я видел на её выходе два дерева, взявшиеся за ветви, то в блеске мелкого дождя на солнце, то в синем вечернем небе, то в ослепительном свете. Я представлял, что эти двое не кто-то конкретный, а символ нашего восхитительного отдыха, но что важнее, знак из будущего, – со мною навсегда два самых близких для меня человека, Юля и Иван.

Я благодарен другу за этот волшебный отдых. Без Ивана, вдвоём с Юлей мы бы точно измучались. Кроме того, он оплачивал половину стоимости аренды, пусть меркантильно мерить дружбу ничтожными деньгами, но так бы мы не прожили целых шесть недель на море.

Дядя Боря щедро обеспечивал Ивана, чувствуя вину.

Вечерам Иван ходил плавать. Если мы не шли, то долго не возвращался. Что он слышал через картонную стенку по ночам, или с утра, и как при этом множилась горечь его одиночества, мы только догадывались, – по тому, как он резко отказывался говорить о расставании с Машкой и о девушках вообще.

Иногда я точно знал, что Иван не спит, всё слышит, и это знание как-то сближало нас. Но отчасти ощущал так, будто за стенкой родители. Знаю, одиночество рядом с нами рвало в кровь его душу, но я не жалел его. Напротив, надеялся, видя, что я нашёл свою судьбу на всю жизнь – Юленьку, он устремится на поиски своей. Мы с ней чувствовали так, словно Иван младше из-за своего одиночества. Будто на лестнице мы стоим на ступень выше. Не мы вместе, а он при нас.

Но не всё в жизни однозначно, я это понимаю сейчас, когда записываю. В нужный день взрослым оказался мой лучший друг! Уже осенью, почти перед отъездом, в день рождения Ивана мы пошли в город. Богатенький Иван праздновал в ресторане, где я напился больше всех. Обратно шатался, но упрямо, назло советам, докупил пива, и мы еще посидели на кухоньке. Иван, как часто бывает с именинниками, не слишком веселился и ушёл первым. Юленька попросила меня не задерживаться и ушла спать. Я же поднял из угла недопитую бутылку вина, погасил свет и стал слушать ночь. Ночь трещала сверчками, шуршала набегающей волной, которая иногда плескала и булькала. Я был восхитительно пьян. Но мне нравилось прибавлять и прибавлять глотки вина к своему опьянению, пока вино не кончилось. Я посидел еще некоторое время и встал в туалет, после чего ноги подкосились в коленях, и я не рухнул, а осел на пол, сполз снегом с крыши. Я всё осознавал, все понимал, но не мог не то, что встать, даже перевернуться со спины на бок. Я решил полежать немного, чтобы встать наверняка, но алкоголь, обожжённый рвотными спазмами, потёк вверх по пищеводу. Я открыл рот, и как мог сплёвывал взвесь рвотных масс с вином, они текли по щеке мне по шее, после под рубашку. Но изнутри рвотная масса напирала и напирала, так что я задышал сильнее, громче, старясь захватить воздух, но его не хватало, чтобы продышаться. Я понял, что могу умереть, но тела не было, только рот и язык двигались кое-как. Сплёвывая рвотную жижу, я думал, как позорно сдохнуть, захлебнувшись в блевотине. Зачем мне этот глупый алкоголь, который как огонь сухие травинки пожирает минуты в бестолковых разговорах или утреннем похмелье? Зачем, когда у меня есть невеста Юленька? Перед смертью впервые подумал о ней как о невесте, и понял, да, да невеста! Какое точное и замечательное слово! Моя невеста. Почти моя жена. После мать моих детей. Женщина, с которой я проживу жизнь и встречу старость. Я думал о ней и сплёвывал, хрипел как старый дед, пытаясь продышаться.