Билет Алексей Джазов
От автора
Как важно во взрослой жизни почаще разглядывать отражение того самого «Маленького принца», который жил или ещё притаился где-то внутри.
Вспомнить детство – точно устремить взгляд в духовную азбуку, когда всё просто, легко и свято. Значит, стряхнуть с себя покрывало, которое мы навесили, как защитный панцирь, чтобы спрятаться от неудач, потерь, «окружающего несовершенства». Навесили и не заметили, как пелёнка превратилась в одеяло, одеяло в костюм, костюм в бронированный автомобиль, а тот в бункер… И то, что должно уберечь, не вдруг стало оковами.
Картинка, которая воссоздана на этих страницах, – это билет на прогулку в детство и отрочество советской ребятни конца восьмидесятых – начала девяностых.
Есть строчки, которые вас рассмешат, а где-то вам взгрустнётся… Так и задумано. Ведь детство уходит, но это не повод, чтобы выбивать ему эпитафии на гранитном камне. Гораздо лучше подружиться с ним и не отпускать далеко.
Тогда вы сможете окунуться в искрящиеся освежающие воды, когда захотите.
Сочинение рассчитано на широкий круг читателей. Кто-то обязательно вспомнит себя: в какие игры играл, чем увлекался, те переплёты, в которые попадал и как из них выбирался.
Другим – новому поколению, полагаю, захочется узнать о «предках», «стариках», «родаках», то есть о тех, кого вы сейчас называете папами и мамами…
Каникулы, беспечное, заразительное лето – все здесь! Что может быть лучше?
Хочется верить, что всем читателям будет увлекательно, по-детски интересно, в нашем озорном дворе!
Приятного всем прочтения и путешествия!
«Чиркаши»
Когда мы учились в начальных классах, и мир только начинал открывать свой большой занавес, всё поражало новизной.
Любой пустяк становился подарком судьбы: найденный шарик от подшипника, кем-то оброненный коробок спичек, медная мелочовка под прилавком, а цветастые пробки от иностранного пива и пустые пачки сигарет частенько составляли чью-то коллекцию наравне с марками и монетами.
Улица же служила пространством для познания и свершений: покорённые деревья, овраги, гаражи, стройки, катакомбы теплотрасс, подвалы.
Естественно, как любые нормальные дети, оказавшись без присмотра, мы заигрывались и сбегали со двора. Время в такие минуты наслаждения останавливалось.
Не знаю, как поступали родители в семьях других ребят, но моя мама не выдерживала и иногда срывалась от волнения: могла и выпороть в наставление.
От наказания я прятался куда-нибудь под диван и ждал, когда же утихнут непроизвольные всхлипы. А когда утихали слезы, то на их место заступали обида и злость.
Тогда мне представлялся бурый медведь, который, как по волшебству, возникал там, где обижают маленьких, и вставал на их защиту: голова огромная, как автобус, лапищи с когтями, как кинжалы… Медку с патокой не желаете?!
Такой встанет на задние лапы во весь рост, и сразу всем понятно: что и почём.
Только медведь-оборотень вовсе не спешил на помощь… И приходилось спасаться самому.
Если убежать и спрятаться не получалось, я бросался к маме в ноги с криками: «Прости, мама, прости…»
Тогда ей делалось неудобно меня жучить, и сподвижники морали не так сильно кусались.
Чаще всего вразумляла двумя тонкими ремешками шириной не больше полутора сантиметров. Серебряным и золотистым расцветок.
Папы, как правило, рядом не было, потому что он работал. Вот и получалось, что единственным человеком, который останавливал поучение по мягкому месту, была моя бабушка. Елизавета.
Когда она не выдерживала бурной картины воспитания, то загораживала меня собой от сыплющихся сверху хлыстов.
Верно, её доброта и мудрое чутьё и выступали тем самым сказочным Потап Потапычем, которого я так ждал, лежа под диваном, и которого тогда не замечал…
Странно, но даже в то время, я не считал маму обидчиком, а уж тем более врагом. Просто любил и люблю за все хорошее, что делали для меня родители, и за что я им очень благодарен.
Такая своевременная бдительность в то бесшабашное время нам несомненно шла на пользу и больше спасала, чем вредила. А вот мерзкие, тонюсенькие злыдни, чьи удары сыпались и врезались как розги, были мне противны, даже когда красовались на маминых платьях…
Тайком я стягивал их с наддверной вешалки в шкафу из родительской спальни и прятал в каком-нибудь укромном месте: под дедушкиной кроватью, где хранилось много каких-то коробок со всякой всячиной, на верхней нише бабушкиного шкафа с пакетами одежды, пачками табака от моли, самоваром или в одной из двух кладовок, где хранилось вообще все подряд: от старой одежды до закруток.
Надо похвастать, что в одной из них уже позже я организовал подпольное… Хотя к настоящему времени это отношение не имеет. Да и к тому же с возрастом за поступки мы отвечаем самостоятельно.
А пока случалось: мне прилетало за самовольные отлучки и шатание бог знает где.
В те разы, когда мама не хваталась дежурных помощничков, – тю-тю, они же спрятаны мной заранее – в ход шли тапки или просто ладонь.
Однажды так и случилось, но в тот день я никуда со двора не уходил.
Закончился третий класс и шли летние каникулы. Мы засели с другом Димкой в лопухах, которые, как великаны, росли у здания морга местной больницы, и раскуривали гору набранных под балконами бычков от сигарет.
Там же мы насобирали несколько годных спичек, а уж «чиркаши» всегда при нас: берёшь фильтр от сигарет, потрошишь, чтоб он превратился в ватный комочек, кладёшь на боковину подошвы сандалий и поджигаешь; когда расплавится, прижимаешь коробком спичек, боковиной, пока огонь полностью не обуглил горящую массу, ждёшь немного и отрываешь коробок; воля!.. «чиркаш» готов и не отлепится даже в сырую погоду.
А раскуривали мы бычки, потому что наш третий друг, который и вторую Луну запросто выдумает, и ему поверишь, сказал, что взрослые потому и дымят, что таким образом они продлевают себе жизнь…
Вот и забрались мы с Димкой в лопухи, чтоб «обдолголетиться».
Дымим, а тут уж крики моей мамы и бабушки по двору: «Алё-ша, домой!.. Алё-ша, ты где?!»
Мы сидим, не выходим, бычки ещё не все скурены.
А по двору всё громче и ближе: «Алё-ша!.. Алё-ша!..»
Деваться некуда – вылажу: «Мама, Бабушка, я тут!»
Подбегаю ближе, а вместо Алёши – паровоз – табаком, дымом разит от всего: одежды, волос, рук. Эх, как меня потащили домой в четыре руки! Пропал…
Всех криков и поучений я не помню. Но как только распахнулась входная дверь, и мама нагнулась за тапкой в коридоре, то хватка её ослабла. Я рванулся – и на кухню!
Благо дверь на балкон открыта; на пути самодельная решётка из пластикового шпагата, по которой вьются виноград и вьюнки; между решёткой и крышей есть небольшой промежуток, через который можно пролезть; но пока я лез до него, как по канатной лестнице, несколько шлепков адресат все же достигли.
Мы жили над цокольным этажом, не очень высоко, поэтому иногда я даже домой возвращался через балкон. Тренировался и быстрее получалось. Не нужно было ждать, когда входную дверь откроют.
Метра два по металлическому шесту, подтянуться за выступ перед ограждением и поочерёдно сделать выход на одну и вторую руки; вот ты уже по пояс торчишь над выступом; закинуть на него ногу, одной рукой ухватить за ограждение, только не за ящик с вьюнами: однажды уже надоумила нечистая – папе пришлось новый ящик сколачивать, а мне по всему асфальту комья земли собирать с цветами; осторожно подтянуть вторую ногу, а дальше дело техники – по решётке, в нишу, и ты уже внутри…
Но в этот раз я рвался наружу, пока до меня долетали мамины крики и возмущения.
Оказавшись на улице, я вбежал на пригорок, чтобы просматривались окна, и остановился. Убедившись, что мама за мной не идёт, спустился к лавочке перед самыми окнами, уселся и не двинулся с места до самого вечера.
Большая часть моего долголетия выветрилась, а дома меня ждали мыло и душ.
Рот пришлось тоже мылом промывать. Но это я уже сам умудрил, потому что зубной порошок сразу не справился с неприятным запахом и привкусом. Вот меня и озарило, что нужно хорошенько его намылить.
Но даже после всех усилий посторонний и дурманящий привкус рассеялся только на следующий день.
А на следующий день меня ждало самое страшное…
«Мамочка, смилуйся!»
«Бабушка, ну хоть ты!»
«Папа, брось ты работу!..»
«Деда, деда, вставай, просыпайся, бери меня за руку, пойдём гулять!..»
«Ах, ты уже на дачу с утра уехал, пока я спал…»
«А папа ушёл на работу…»
А за окном солнце. А за окном лето шумит. Слышны голоса ребят!
«Димка, кажись, рассмеялся…»
А вот прямо под моим окном, как солнечная грохочущая ракета, проносится Ленка из крайнего подъезда с хохотом и криками:
«Не догонишь, не догонишь!..»
На ней коротенький оранжевый сарафан в цветах и любимый голубенький беретик.
Вся её семья совсем недавно приехала в наш двор откуда-то с Севера.
Ленка странная: бледная, как бабушкины стены, а мы все загорелые, но у неё раскатистый заливной смех и тёмные, как вишни, глаза. Не те мелкие кислятины, что растут с другой стороны дома, а прямо как с дедушкиной дачи: большие, вкусные, сладкие…
– Мама, мама, мамочка, – зову я, отрываясь от оконного патрулирования, и на ходу пытаюсь смягчить мамино сердце: – Ты слышишь?! Димка уже на улице, он там с остальными ребятами, они в догонялки уже играют без меня!
Но мама молчит и хлопочет вместе с бабушкой на кухне. А дверь из кухни на балкон предусмотрительно закрыта аж на две створки.
