– Ну, если это пойдёт на благо народа… – задумался Ойтеш.

– Несомненно, ваша ясность.

– И если они не потребуют непозволительно огромную плату за свои труды…

– Не потребуют, ваша ясность.

– Что ж, хорошо, – Ойтеш хлопнул в ладоши. Он уже чрезвычайно устал от этого разговора и хотел побыстрее закончить его.

– Превосходно, ваша ясность. Ваши слова достойны королевского заместителя.

В следующий момент за дверью раздался какой-то шорох. Гегес вскочил с места, будто только и ждал этого, и распахнул дверь, но там никого не оказалось. Лишь глупая песенка Тьюкса разносилась по коридору. Тот частенько не спал ночью, играясь сам с собой, как бродячий котёнок, и к этому все давно привыкли. Гегес надменно фыркнул и затворил дверь, а Тьюкс начал насвистывать что-то, но этого он уже не слышал.

"Скоро в Таргерте начнёт твориться что-то очень нехорошее, и я не хочу при этом присутствовать, – думал Тьюкс, приплясывая вниз по лестнице. – Мне неизвестно, кто такие эти вайчеры, но думается, и хорошо, что неизвестно".

В сумрачном и неуютном кухонном погребе не наблюдалось никого, кроме подтекающих больших бочонков, стоящих на толстых брёвнах, и многочисленных шкафов и полочек. "Две слева, теперь туда, вглубь". Тьюкс протиснулся между круглыми стенками бочек и увидел свою старую потрёпанную лежанку. Рядом валялись все дорогие ему ценности. Под небольшой плохо набитой подушкой скрывалась деревянная флейта. Тьюкс поднял её и издал пару мелодичных звуков. По погребу раскатилась тоскливая музыка, и всё же сегодня он не хотел нарушать тишину, потому спрятал флейту в небольшой мешок. Туда же Тьюкс положил и несколько медных монеток, совсем запылившихся, никогда раньше ему не доводилось платить деньгами. Еду подавали два раза в день, а бочки делились с ним разнообразными винами, навевающими приятные сновидения. Прихватив подушку, он выскользнул из погреба.

Тьюкс миновал пьяную стражу, которая веселилась уже несколько дней подряд, и шмыгнул в незаметную дверку, которую почти полностью загораживала массивная лебёдка. Долгие месяцы она покоилась так и не тронутой. С исчезновением короля ворота, ведущие в поместье "Ксо", перестали отворяться, а взволнованный люд проникал внутрь через запасные ходы, из-за чего ещё больше распалялся. Об этой двери помнил, наверное, один Тьюкс. Он попал в кухонный особняк в юбке кухарки-матери, ещё когда был несмышлёным ребёнком, умеющим лишь смеяться над всем, что видит. И за время, проведённое в поместье, этого умения не утратил, даже более того, это стало единственным развлечением, стоящим его внимания.

– Тю! Да дитятко моё из ума выжило! – как-то раз всплеснула руками кухарка. С тех пор она и звала сына Тьюксом. Разряженные придворные дамы, знатные господа, высокомерные богатеи-болтуны казались ему столь вопиюще нелепыми, что он не нашёл для себя лучшего, чем осыпать их колкостями. Все, правда, думали или, по крайней мере, хотели думать, что Тьюкс безумен и ему не место в поместье. Но гнать его никто не осмеливался, ведь поколотить безумца за его насмешки – и есть очевиднейшее подтверждение правдивости его слов. После смерти матери Тьюксу позволили остаться в кухонном особняке, постель его перенесли в винный погреб за бочки, ибо во сне он частенько заливался сумасбродным смехом.

Высокая каменная лестница уводила его от ворот поместья куда-то вниз, в темноту. По ней могли бы идти восьмеро в ряд, но этой ночью только Тьюкс ступал по её ступеням. В густой озёрной дымке проглядывались полуразвалившиеся крыши невысоких домиков, он не смотрел на них. "Этот глупец и вправду повинуется своим подданным, – думалось ему. – Нельзя здесь оставаться".