Каждый раз герцогиня удивляла своих гостей так, что, казалось, повторить подобный эффект более не представится возможным. И каждый раз ей удавалось превзойти себя, при помощи искусных декораторов создав не убранство даже, а другой мир.

В честь бала-маскарада, посвященного Двенадцатой ночи, герцогиня пошла не просто вопреки правилам, но вопреки природе. Презрев зимний холод и сон, она усыпала зал цветами: по обе стороны от входа стояли вазы в половину человеческого роста, вдоль стен слуги аккуратно развесили ампели[1], на продолговатых столах стояли небольшие вазоны, – и каждый сосуд был наполнен благоухающим разнотравьем, отчего комната походила более не на танцзал, а на огромную оранжерею.

Даже дамы издалека напоминали экзотические цветы. Воспользовавшись правом на одну ночь притвориться кем-то другим, многие пустили воображение в пляс, порождая наряды самого безумного кроя. Краем глаза Уильям заметил нимфу, одетую на грани непристойности, и леди, словно сошедшую с картин елизаветинской эпохи, – одно ее платье занимало едва ли не пятую часть комнаты, создавая массу неудобств, но вместе с тем привлекая столь же колоссальное внимание. Его обладательница определенно должна была стать самой обсуждаемой гостьей праздника, а значит, цель ее оказалась достигнута.

Уильям, впрочем, едва на нее взглянул. Стоило переступить порог бальной залы, и он устремил взор наверх, к декоративной винтовой лестнице, на середине которой замерла, возвышаясь над своими гостями, герцогиня Сазерленд. Не узнать ее было невозможно: герцогиня едва ли не единственная выбрала простой наряд, безупречно соответствовавший нынешней моде, хотя и более закрытый, чем предпочитали юные девы. В темном платье с завышенной талией она навевала мысли о чем-то греческом, а алые серьги и ожерелье, покоившееся в неглубоком декольте, подсказывали – ну конечно же Персефона, повелительница потустороннего мира и вместе с тем богиня весны. Уильям хмыкнул: только его тетушка могла сделать такой выбор, предпочтя образ подземной богини наряду Геры, мнимой владычицы небесного царства.

– Вы как всегда великолепны, миледи, – поднявшись к ней, Уильям склонился в поклоне. – Или сегодня вас следует именовать «ваше величество»?

– В определенных кругах подобное высказывание почли бы за измену, – в тон ему, со всей возможной серьезностью откликнулась герцогиня: ее глубокий низкий голос идеально подходил для угроз. Правда, весь эффект канул в бездну, когда на губах, не скрытых полумаской, заиграла мягкая улыбка. – Мой дорогой, неужели ты решил смилостивиться и дать шанс лондонскому обществу?

– Лондонскому обществу? Никогда! – фыркнул Уильям, так же присовокупив к резкому ответу вполне добродушную улыбку. – Я здесь исключительно ради вас, тетушка.

Он тут же пожалел о сказанном: трость герцогини вдруг оказалась в опасной близости от его ступни – намеком на возможную расправу.

– По-моему, мы уже это обсуждали, юноша, – проговорила она. – Для тебя я – ваша светлость или миледи, на худой конец. Тетушкой будешь называть тещу.

– Надеюсь, мне повезет никогда ею не обзавестись.

– Надеюсь, тебе повезет образумиться. – Герцогиня поджала губы, отворачиваясь. – Ты только взгляни, сколько здесь прекрасных юных леди. Немало и состоятельных, хотя тебе не к лицу излишне об этом заботиться.

– Ваша светлость, – пока она не видела, Уильям позволил себе закатить глаза, – я старательно избегал визитов в столицу весь сезон не для того, чтобы вы при первой же встрече принялись подыскивать мне супругу.

– А я не для того учила тебя, чтобы ты наивно полагал, будто наступление зимы избавит тебя от внимания прелестных леди и их охочей до состояний родни.