– Нет моей матушки больше, Сторм, она неделю назад умерла. Мне не к кому обратиться, пойми *ик* меня.

В его пьяном взгляде мелькнула тень грусти, но меня это не тронуло. Мне было плевать на его мать, на его проблемы, на его жалкое существование.

– Господи боже, ладно… – прорычал я, отпуская его воротник. – Ложись на диван, и не мешай мне работать, понял? И чтобы я тебя не видел и не слышал.

– Тебя понял, – пробормотал Ротт, растянувшись на диване и мгновенно захрапев.

Я смотрел на Ротта, раскинувшегося пьяным крестом на моём диване, и злость, бурлившая во мне еще минуту назад, вдруг отступила, оставив после себя лишь усталость и… жалость. Господи, да во что я превратился? Такой же ничтожный, сломленный жизнью старик, как и он. Просто по-своему. Он топит горе в вине, а я – в бессмысленной работе. И кто из нас лучше? Вспомнил слова Ротта: "Нет моей матушки больше, Сторм, она неделю назад умерла. Мне не к кому обратиться, пойми *ик* меня". И пусть он пропойца, лжец и вообще мерзкий тип, но сейчас он был одинок и беззащитен. И я… я был единственным, кто мог ему помочь. Черт возьми, да как я вообще мог думать о мести? Как я мог желать зла этому несчастному пьянице? Да, он виноват в моих бедах, но и я сам хорош. Слабак, который не смог устоять перед соблазном, который позволил себя сломать. Вздохнул, с трудом отгоняя остатки злости и обиды. Ладно, помогу. Но только один раз. Окинул взглядом свою захламленную гостиную. Куклы… Может быть, я смогу заработать на них немного денег. В голове созрел план. Отнести кукол на рынок и попытаться продать их. Ротту нужны деньги, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ему помочь.

И тут на меня нахлынули сомнения. Это же куклы для Мари. Я не мог их так просто продать. Но оставлять друга в беде мне тоже не хотелось, к тому же, еще живого, в отличии от моей прекрасной девочки. Я пытался не думать о том, насколько мерзко я поступаю для самого себя. Нарушаю свои же обещания. Но, с другой стороны, Мари явно была бы рада спасти Ротта, взамен на продажу этих бездушных кукол. К тому же, для нее я могу сделать лучше. Сделать самую лучшую куклу, которую она когда-либо смогла бы увидеть. Придя к этому бессомненному выводу, я собрал всех кукол в плетеную корзину и выбежал на улицу.

Сгорбившись под "тяжестью" корзины, я добрел до рынка. Зимний ветер пронизывал насквозь, словно напоминая о моей собственной прогнившей душе. Я разложил пеструю кукольную россыпь на старенькой клеенке, стараясь не смотреть в их пустые пуговичные глаза. Каждый взгляд в их сторону отдавал тупой болью в груди, словно предавался невинный ребенок. Сначала никто не обращал на меня внимания. Торговцы громко зазывали покупателей, запах жареных колбасок смешивался с удушливой вонью гниющих овощей. Я стоял, словно призрак, отгородившись от мира кукольным барьером. Наконец, к моей скромной лавке подошла женщина с маленькой девочкой. Девочка, увидев кукол, радостно захлопала в ладоши.

– Мама, купи! Купи мне куклу!

Сердце болезненно сжалось. Я не мог… Не мог продать то, что предназначалось моей дочери. Но Ротт… Ротт нуждался в помощи.

– Сколько стоит вот эта, с синим бантом? – спросила женщина, указывая на куклу-принцессу.

Я выдавил из себя дрожащий голос:

– Пять марок.

Женщина скривилась, но, увидев горящие глаза дочери, достала из кошелька монеты. Девочка крепко прижала куклу к себе. И в этот момент я увидел в ее лице Мари. Это был удар под дых. Я отвернулся, чтобы скрыть слезы. Женщина взяла девочку под руку и они поспешно удалились в сторону другого прилавка.

Внезапно, как треск льда под ногами, в тишину врезался знакомый голос.