В памяти вдруг возник образ отца, живого и полного сил, молодого, со сверкающими глазами, сдирающего с себя кухонный фартук, так как блюдо уже было приготовлено, а в дверь звонили гости.

Как было сказано: «Вдруг возник в памяти образ отца»? Нет, это не точно сказано, потому что образ отца никогда и не покидал Владимира Семеновича. Конечно, иногда он не думал о нем. Было ясно одно, и самое главное – он где-то неподалеку существует. Что же касается самого отца, то он не очень-то стремится общаться с родным сыном и вел себя так не по злому умыслу, а в силу характера. Точнее сказать, в силу своего душевного устройства. И хотя это внутреннее устройство порой заставляло его совершать по отношению к родному сыну немыслимые, даже какие-то дикие поступки, сын, в общем-то, не сильно на него обижался. В этом, наверное, и заключается любовь к родителям – не держать на них зла, а еще точнее – строго не судить.

С тех пор, как он покинул этот мир, оставив в душе Владимира Семеновича смятение, он постоянно существует в его памяти.

А тогда он еще был жив – здоров… Драматические события вечера, связанные с побегом Вадика из дома, никак отца Владимира Семеновича не задели, да он вряд ли бы ими заинтересовался. Он с нетерпение ждал своих гостей, для которых собственноручно испек в чуде бисквитный торт, облитый горячим шоколадом и украшенный поверху половинками грецких орехов. Торт остывал, распространяя по всей квартире и даже по лестничной клетке запах ванили.

Забегая вперед, скажем, что этот запах из детства Владимир Семенович как-то вдруг встретил в уютной эдинбургской гостинице, а потом неоднократно унюхивал в гостиницах в разных уголках мира, куда, как говорится, его заносила беспокойная судьба историка науки. И всякий раз в его памяти возникала картина их квартиры – темноватая, наполненная легким чадом кухня и возбужденный папа в фартуке и с блюдом в руках, на котором благоухал только что испеченный торт.

Вообще, отец любил готовить и при первой же возможности надевал кухонный фартук длиной чуть ли не до пола, зажигал все газовые конфорки, ставил на них кастрюли, сковородки, и кухня наполнялась клокотанием, шипением, ароматными парами, сизым дымком.

Гости задерживались. Отец скрылся на своей половине и затих.

Его «половина» квартиры, то есть две его смежные комнаты, находилась за двойной дверью с застекленными квадратами точно это не городская квартира, а какой-то дачный павильон. В первой комнате, где между двумя креслами стоял торшер с алым абажуром из вощеной бумаги на проволочном каркасе, можно было рассмотреть низенький журнальный стол, всегда заваленный книгами и журналами, и другой стол, который в особых случаях можно было раздвинуть и накрыть нарядной скатертью.

За этой комнатой располагалась спальня с широкой тахтой на низеньких ножках, закрытая шотландским клетчатым пледом. Здесь же находился письменный стол, а точнее – секретер с большим количеством разных ящичков, наполненных разными мелкими вещичками, которые любопытный Владимир Семенович так любил рассматривать в отсутствие строгого отца…

Тяга Владимира Семеновича к запретному во многом объясняла постоянные скандалы, которые родитель устраивал по возвращении домой после очередного долгого отсутствия. Не смотря на все старания сына вернуть раскопкам прежний вид, отец всегда обнаруживал следы вторжения. Заметив беспорядок в своем письменном столе, а также в шкафу с костюмами и рубашками, где сын также любил порыться, отец приходил в бешенство. Очевидно, именно это чувство руководило им, когда он обнаружил отсутствие красного халата.