Почему-то мне кажется, что он тоже все слышал.

— Если что, я имел ввиду, что малыш еще не родился, а ты уже активно его используешь для своих манипуляций. А не то, что ты там успела себе накрутить.

— Мог бы и потрудиться в своих формулировках! — гаркаю, продолжая защищаться. — Головой думай прежде, чем рот раскрывать.

Шершнев переступает через валяющийся около него табурет, ногой отодвигает осколки. Затем нагибается и подбирает самые крупные из них.

— Иди наверх, Лен. Отдохнешь, а я пока уберусь, — бесцветный голос Шершнева щиплет недавнюю рану.

Стираю с щек влажные дорожки. Нос зудит, будто у меня простуда, а губы все еще дрожат. Шершнев лавирует между разрухой и мусорным ведром, пока, наконец, не останавливается, как вкопанный.

— Семья, все дела. — выпаливает он, пнув несчастный табурет и безумно сверкая глазами. — Хочешь поговорить? Уверена?

Шершнев плюется каждой буквой, словно они отравляют его рот. Будто это что-то плохое, от чего немедленно стоит избавиться. Киваю, хотя все внутри подсказывает последовать его совету и скрыться в безопасной спальне, подальше от темной комнате и спрятанных там демонов.

23. Глава 23

Он плюхается на пол напротив меня, растрепанный и какой-то излишне решительный. Шершнев по-турецки складывает ноги, тянется ко мне и убирает с лица налипшие из-за слез пряди. Проклятые татуировки, словно свет от сварки, обжигают сетчатку, и я едва сдерживаюсь, чтобы не закрыть глаза.

— Как ты себе представляешь наш диалог?

Нервно сглатываю, наблюдая за лихорадочным блеском изумрудных радужек. Нервное шевеление в животе нарастает, когда Олег склоняет голову набок.

— Один спрашивает все, что его волнует, другой — отвечает, — неуверенно бормочу, прижимая ноги сильнее. — Если хочешь, можешь начать ты.

— Отлично, — Шершнев кивает и, хлопнув в ладоши, подается вперед. — Скажи мне, любимая, хорошо ли тебе со мной?

— Когда ты не ведешь себя, как мудак — да, — облегченно вздыхаю от простого вопроса.

Но тут же лихорадочно улыбаюсь и дергаюсь от черной тени, промелькнувшей в покрытых серой дымкой зрачках.

— Два предыдущих раза, когда мы были вместе, что на счет них? — уголок губ Шершнева вздрагивает, а я недоуменно хмурюсь.

— А что с ними не так? — Шершнев хмыкает, пока я растерянно пожимаю плечами. — Мне казалось, что нам хорошо вместе. Ну, по крайней мере мне точно было хорошо.

— И сей факт не помешал тебе сначала обращаться со мной, как с дерьмом, а после предать. Дважды. Верно?

Морщусь от бьющих по старым обидам слов. Шершневу не нужны ответы. Я не понимаю, чего он хочет добиться, но и не собираюсь упускать шанс.

— Моя очередь, — решительно выпрямляюсь и смело заглядываю в наполненные печалью глаза. — Зачем ты меня обманул? Тогда, с отцом.

— Потому что хотел, чтобы ты стала моей, очевидно же.

Замираю. Шершнев скребет большим пальцем уголок рта и насмешливо приподнимает брови. Сомнение зарождается где-то под ребрами, колет булавками легкие, заставляя ерзать и дышать чаще.

— Что, Лен? Я играю честно. Ты спросила — я ответил.

Не укладывается в голове. Мы не виделись много лет. Проще предположить, что я нужна ему для каких-то махинаций, чем признать сказанное.

Вглядываюсь в застывшие черты. Пытаюсь найти ответы, но тщетно.

Усталость, знакомые синяки и сетки полопавшихся сосудах в его глазах красноречивее любых слов. Он смотрит исподлобья. Без злости и фальши. А уголки его рта стремятся вниз.

Слезы высыхают за считанные секунды.

Неужели после всего он все еще что-то чувствует ко мне?

— Ладно, — с опасением выдавливаю, проходясь взглядом по изогнутым губам. — Но есть же куча других способов, я не понимаю. Почему так? Обманом, шантажом. Ты угрожал мне жизнью отца, Олег.