В поисках поддержки осторожно кошусь на Шершнева.

«Разве я преувеличиваю?»

Молчаливый вопрос тонет во внимательном взгляде, что сканирует Виталия Петровича. Шершнев напряжен до предела. Все вижу по заострившимся чертам и тому, как трепещут его ноздри.

— Моя жена задала вопрос, — яростно цедит, а меня прошибает холодом с головы до пят.

Виталий Петрович откидывается на спинку кресла, затем двигает к нам несколько снимков УЗИ.

— Смотрите сюда.

— Чего я там не видела, — недовольно бурчу. — Вы ответите или нет?

— Лена, — звенит голос Шершнева на весь кабинет.

Посмотрите, какой папаша.

— Сначала на порог не пускал, теперь такой грозный, — рявкаю я и прижимаю ладонь к напряженному животу.

— А что так тихо? — огрызается Шершнев, поднявшись с места. — Всему городу расскажи о наших проблемах!

Истерично смеюсь.

— Боюсь, что устану, пока дойду до конца списка.

— Успокойтесь, дорогие родители, — Виталий Петрович поднимает ладони верх, чем привлекает наше внимание.

Посылаем друг другу гневные взгляды. От чувства глубокой несправедливости зудят пальцы. Растираю ладони, пока кожа не начинает ощутимо гореть. Отвлекаю себя, чтобы не впиться ногтями ему в рожу.

— Вот, — вздыхает Виталий Петрович и тычет карандашом в снимок. — Смотрите сюда.

С некоторой обреченностью поднимаюсь и подхожу к столу, чтобы взглянуть на малыша. На Шершнева, остановившегося рядом, не смотрю. Козел. Даже в кабинете у врача устраивает показательные разборки.

— У вас небольшая аномалия в месте прикрепления плодного яйца, — Виталий Петрович обводит темное пятно. — Из-за этого при стандартной процедуре УЗИ ребенок кажется меньше. Но я посмотрел повнимательнее и сделал снимок с другого ракурса.

Грифельный кончик передвигается дальше. Недоуменно хлопаю ресницами, а Шершнев что-то старательно разглядывает. Переведя взор с меня на Шершнева, Виталий Петрович отодвигает все документы.

— Нет у вас задержек в развитии плода. Только угроза гипоксии из-за анемии, — отсек он и развернулся к экрану монитора. — В крайнем случае сделаем переливание.

Вздох облегчения вырывается из груди, пока я с удивлением рассматриваю Виталия Петровича. Неужели повезло? Прихожу в себя.

— С малышом все в порядке?

— Переливание? — Шершнев хмурится.

Виталий Петрович обреченно стягивает очки и кладет их на стол. Чувствую себя двоечницей, которую строгий учитель пристыдил за смех на последней парте. Мнусь, вновь и вновь оглядываюсь на дверь.

— Меня больше беспокоит ваш гипертонус, — проигнорировав наши вопросы, он зажимает дужку очков. — Вижу, что вам назначен курс необходимых препаратов, включая успокоительные. Только не понимаю, почему они не работают. Рекомендую посетить психотерапевта, и лечь в стационар.

— В стационаре я точно перенервничаю, — поджав губы. — У меня папа серьезно болен. Если попаду в больницу, а родители узнают о моем состоянии, то мне никто не скажет…

Слова путаются, вязнут в потоке мыслей и скопившейся во рту слюне. Всхлипнув, прижимаю ладонь ко рту, затем запрокидываю голову. Главное — не разреветься здесь.

— Согласен, — задумчивый голос Шершнева пробирается шторм неукротимых мыслей и эмоций. — Устройте Лене условия стационара дома.

— Нет, Олег Константинович, вы меня не услышали, — настойчивость в голосе Виталия Петровича намекает на бессмысленность спора.

Обреченно склоняю голову.

— Нет, — испуганно оборачиваюсь на Шершнева.

Он спокоен как удав, расслаблен и уверен в себе. Не терпит отказа. Вновь смотрю на врача, но с некоторой гордостью за моего мужчину.

— Это вы меня не услышали, Виталий Петрович. Я жду варианты, а не оправдания.