– Да? – Петька моментально вскочил на ноги, сбросил с себя футболку и шорты. – Уже бегу!

Разбежался и плюхнулся в воду. Ребята хором засмеялись, потому что Петя споткнулся у кромки воды и упал на живот.

– Так и знал, – забубнил толстячок, опираясь на руки. – Хватит смеяться!

Насупился и побрёл в воду, разгребая её ногами. Взобравшись на плот, покачивающийся на волнах, с упрёком посмотрел на Лену, которая переплетала косички и щурилась, словно хотела глазами проколоть Петьку насквозь.

– Что уставился? – фыркнула недовольная девочка, отодвигаясь к краю.

– Ничего, – пробубнил Петя, присаживаясь рядом с Кариной.

– Все сели? Сейчас поплывём, – сделав шажок, Гриша поднял руки над головой и нырнул в воду.

– Как же он классно ныряет, – мечтательно произнесла Лена, любуясь водянистыми кругами. – Я тоже так хочу научиться.

– Прыгай, – ёрничал Петя, мысленно желая завистнице утонуть. – Так и научишься.

– Сам прыгай! – рявкнула Лена, резко отвернув голову. – Ты даже плавать не умеешь.

– Неправда! – вытянул шею взволнованный мальчишка. – Сейчас отплывём на середину, и я тебе покажу, кто тут плавать не умеет.

– Не надо, – занервничала Катя, озираясь вокруг и выжидая, когда же появится голова Гриши. – Ты не сможешь. Это очень далеко. А по-собачьи…

– И что? Я смелый, ясно?

– Ха-ха! – Лена показала язык и вновь отвернулась.

Из воды вынырнул Гриша и откашлялся.

– Поплыли, – взялся за мокрые брёвна, и плот медленно направился к противоположному берегу.

Дети притихли. Сёстры обнялись, Лена гребла правой рукой, помогая Грише, а Петя не спускал глаз с загорелых рук Карины. Странно как-то, люди становятся коричневыми летом, а Карина такая круглый год. Потерев свою руку от локтя до запястья, Петя разочарованно вздохнул и задал интересующий его вопрос:

– Давно хотел спросить… Ты мажешься чем-то?

– Я? – Карина недоумевающе взглянула на Петьку.

– Да, ты. Ты же всегда такой была? – показал он пальцем на руку, а потом на живот.

– Не знаю, – пожала плечами девочка.

– А почему я не такой?

– Потому что ты толстый, – хихикнула Лена и сделала вид, будто она этого не говорила.

– Ещё одно слово, – прорычал Петька, – и поплывёшь на берег своим ходом.

– Ага, сейчас, – Лена была готова спорить, пока Петька не спрыгнет. – Только хвастаться и умеешь, как эта… – кивнула на Карину и злобно добавила, – цыганка.

– Сама ты цыганка! – сквозь слёзы закричала Карина.

– Да? А моя мама говорит, что ты от табора отстала! А ещё она говорит. Что цыганщина – это и воровство, и обман!

– Ой-йо… – Петька вжал шею в плечи.

– Врёшь, ты всё врёшь! – из глаз Карины брызнули слёзы. – Ты – вруниха!

Оно и понятно, почему девочка мгновенно завелась: в деревне не любили цыган за их наглость и беспринципность, цинизм и напористость в навешивании лапши на уши. Несколько лет назад, недалеко от Липовки, по берегу реки, расположился табор. Всё лето смуглые мужчины и женщины вместе с ребятишками ночевали в кибитках, жгли костры и напрашивались к местным жителям в помощники. За первые два года – это стало привычным делом: лето, цыгане, песни под гитару, наёмные рабочие. Но через какое-то время в деревне участились кражи. Сначала это были куры, потом поросята и, когда у одной бабули пропала корова, – жители спохватились. До прихода цыган ничего подобного в Липовке не случалось, и местные мужики пришли к выводу, что всему виной – цыганское отродье. Кибитки были сожжены, цыгане предупреждены, а после изгнаны. Долго ещё вспоминал народ «добродушных» и черноглазых, насылая им проклятия на весь оставшийся род, чтобы неповадно было воровать у тех, кто давал работу и достойную оплату в виде продуктов.