и так далее, и так далее.

Москвичи и петербуржцы, киевляне и харьковчане, криворожане и днепропетровцы, с Украины и с Урала, из Грузии и Азербайджана, из Австрии и Германии, из Швеции и Франции, с жёнами и поодиночке, с рекомендациями и без таковых, люди пишущие и рисующие, поющие песни, вроде Володи Воронцова, и сочиняющие серьёзную музыку, вроде Алика Рабиновича, люди просто интересные, люди малопримечательные, любители стихов и любители выпить, любители живописи и любители новостей;

вслед за Колей Боковым мог запросто зайти сосед снизу, актёр Лёша Сафонов, ведя с собой своих друзей-киношников – актёров Тамару Сёмину, Бронислава Брондукова, режиссёра Лёню Осыку;

приезжали из Харькова Юра Милославский и Миша Басов, Боря Чурилов и Юра Кучуков, из Питера – Наум Подражанский и Боря Гройс, Володя Бродянский и Толя Белкин, Оля Назарова и Эрика Амоскина, из Киева – Марк Бирбраер и Эдик Рубин, Зоя и Олег Пушкарёвы;

из Марьиной Рощи заглядывали Виталий Пацюков с женой Светланой, из-за Яузы пешком приходил Андрей Лозин…

Нет, перечислить всех, назвать поимённо – просто невозможно!

Жизнь, что называется, кипела, и в кипении этом обнаруживались свои плюсы и минусы.

Представить всю эту публику можно так: внутри было основное ядро друзей, вокруг которого образовывались всё новые и новые кольца годовые, так сказать, весьма широкие круги знакомых.

И, конечно же, в квартире моей сразу же появился Игорь Ворошилов.

Теперь он мог не только приходить в гости, но и оставаться у меня на ночлег.

Для этой цели имелась – приобретённая после заставившего меня призадуматься случая, когда Олегу Целкову, попросившемуся ко мне на ночлег, не на чем было спать, и пришлось, поскольку мы находились тогда в гостях у Саши Морозова, обратиться с вопросом к Саше, нет ли у него раскладушки, напрокат, и таковая нашлась, и мы тащили её на себе, сквозь ночь, дабы Олегу было на чём эту ночь скоротать, – достаточно прочная раскладушка, которую Игорь с грохотом раскрывал на кухне, укладываясь, отчасти по-походному, но всё-таки и по-домашнему, в тишине, в спокойных условиях, после битв и трудов, почивать.

Он мог всласть беседовать со мной, сколько душе угодно. Мог выпить со мной или с приятелями.

Мог пообедать чем Бог послал.

Мог слушать музыку, читать книги, просто отдыхать.

Но самое главное – он мог здесь работать.

Что он и делал.

Понимая, что Игорю нужны покой и душевное равновесие для его занятий рисунком и живописью, стал я создавать ему условия.

Заодно вспомнил вовремя, что и мне следует работать.

Как-то умудрились мы без особых последствий и обид объяснить знакомым, что приходить следует только в определённые дни и часы.

Нас вроде поняли.

Шумные визиты стали более редкими.

Стали мы предпочитать видеться лишь с избранными друзьями. Во всяком случае, твёрдо помню, что была такая счастливая, относительно спокойная полоса.

И Наташа Кутузова, тогдашняя моя жена, была этим творческим затишьем очень довольна.

Квартира моя постепенно превращалась в музей современного искусства.

Работы висели на всех стенах, от пола до потолка, стояли и лежали на полу, в прихожей, на кухне, на антресолях.

Вскоре мне надоела такая пестрота.

Я решил устроить у себя постоянную выставку работ Ворошилова.

Экспозиция варьировалась, менялась.

Но зато всегда при желании сюда можно было прийти и посмотреть ворошиловскую живопись и графику в количестве, более чем достаточном для того, чтобы составить о ней мнение, так паче – постараться понять её.

Игорю идея понравилась.

Помаленьку стал он свозить ко мне из разных мест Москвы свои работы, оставляемые им ранее, от случая к случаю, где придётся, лишь бы не таскать их с собою, да и забываемые там, случалось, а то и растаскиваемые оттуда, по частям, понемногу, а потом всё смелее, всё больше, всеми, кому не лень, отчего наработанное Ворошиловым распылялось по всей столице, уходило на Запад порой, исчезало бесследно, навсегда, и концов не сыскать; стал он всё чаще ко мне привозить кое-что из Белых Столбов, если порою туда приходилось ему заглянуть ненадолго – что там, в порядке ли комната, за которую тоже ведь надо квартирную плату вносить, и целы ли его картинки, из прежних его, необъятных, неисчислимых залежей и ворохов? – мало ли что! – так уж лучше пусть будут они находиться теперь у меня, централизованно, можно сказать, здесь, где и сам он бывает всё время, а то и подолгу живёт.