Камила не обратила внимания на деньги Она снова взяла мою руку, приложила к ней ребром свою маленькую, пухлую ладошку и стала внимательно смотреть, переводя взгляд с моих линий на свои.

– Инна Николаевна, а знаете, что мы с Вами будем дружить долго, всегда. Мы вместе будем, Вы меня не забудете…

Я решительно отдернула свою руку, резко поднялась с кресла, но постаралась сказать вежливо, без раздражения и сарказма:

– Конечно, Камила, мы останемся друзьями. Конечно. Я тебя не забуду.

Камила медленно и неловко, путаясь в рукавах, надела свою оранжевую куртку, накинула на плечи полосатый шарф, натянула почти до бровей шапку. Нарисованный на ней заяц оказался посередине лба между глаз, которые смотрели на меня в ожидании ответа. Но вопрос не был озвучен, и я сама спросила:

– Камила, ты еще хотела что-то сказать мне, спросить о чем-то?

– Нет, я пойду. Мне идти надо, меня ждут. А, да, хотела попросить. Если мама Вам позвонит, Вы не говорите ей, что я вино пила. Она расстроится, папка-то у нас пьяница был.

– Камила, я тебе и без звонка маминого скажу, ведь я тоже мама, у меня дочь старше тебя. Не ходи к тем мужчинам, парням. Ты молодая, красивая, но как ребенок. Они могут обидеть тебя. Знаешь что? Если не послушаешься, я сама твоей маме позвоню, у меня же остался в мобильнике ее номер.

– Меня там никто не обижает. Они добрые, и конфеты мне дают, и тортики, булочки с вареньем.

– Ах, Камила, ты уже большая, взрослая девочка. Должна понимать, что, если хочешь выздороветь, нельзя ни курить, ни пить, не есть сладкого. Ты ведь хочешь семью, детей? Хочешь?

– Очень, очень, – сказала Камила, зажмурила глаза, закрыла лицо ладонями и часто задышала, повторяя «очень, очень хочу». – Не говорите маме. У нее столько забот, – сказала, быстро поднялась и пошла к выходу. Открыла дверь, оглянулась, улыбнулась мне, помахала рукой. Дверь закрылась.

Больше я Камилу не видела ни вблизи, ни издалека. Выходя на балкон, я по привычке пыталась различить ее среди отдыхающих, разгуливающих по дорожкам или направляющихся в столовую, но ее не было. Прошел день, второй. У меня появилось тревожное чувство, и как-то за завтраком я поделилась своим беспокойством с Людмилой.

– Без паники, – спокойно сказала Людмила. – Для начала надо проверить, во-первых, появляется ли она в столовой. Где ее столик?

– В другом зале, для «режимников», ну, у которых особый режим питания. Она ведь диабетик

– Вот сразу и пойдем.

Людмила тут же поднялась, не допив свой чай с молоком.

В зале уже почти никого не было. Завтрак заканчивался. Мы обошли столы, за которым еще оставались люди, спрашивая о Камиле. Нет, никто ее сегодня не видел и вчера тоже. Отвечали коротко без комментариев, без встречных вопросов. Только один одутловатый синюшный мужик засмеялся беззубым ртом и, не прожевав что-то, с набитым ртом, громко сказал: «На вольных хлебах теперь цыганочка. Что ей наша монастырская каша?» Кое-кто хмыкнул и уткнулся в тарелку.

Мы пошли к раздевалке, чуть задержались у доски объявлений, где было вывешено расписание экскурсий на ближайшую субботу и воскресенье.

– Извините, хорошо, что догнала вас, – услышала я за спиной голос с характерными астматическими хрипами. – Извините, я насчет Камилы.

Мы с Людмилой одновременно повернулись. Женщина, еще совсем не старая, но очень бледная, с впалыми щеками, высоким лбом, смотрела на меня огромными на узком худом лице глазами, с выражением какой-то библейской затаенной печали, доброты и мудрости.

– Вы про Камилу спрашивали, беспокоитесь. Я тоже, очень. Она уже третий день, как не появлялась ни к завтраку, ни к обеду. Ужин она и до того часто пропускала, но вот сейчас. Я Антонина, можно без отчества.