Яша, конечно, был обижен этой должностью. Он считал, что его недооценили. Он видел себя, как минимум, одним из заместителей Генриха Ягоды. На самый худой случай – главой НКВД областного центра. А здесь на его долю выпал Белёв, в котором «днём с огнём» не сыщешь ни одного интеллигентного человека. Все, кто был, либо уже давно отправились в «мир иной», либо эмигрировали, либо сидят по «своим норам» и всячески оную свою интеллигентность скрывают. Гринберг начал злоупотреблять. И не только служебным положением, зверствами на допросах, но и алкоголем, а также женским обществом.

А самая главная проблема, к этому времени, для него в Белёве была одна: недостаток врагов народа. Разнарядки по их разоблачению поступали регулярно, но где их было взять в таком количестве? Всё дворянство, купечество, мещанство и прочая «контрреволюционная сволочь» были уже практически вырезаны. В деревнях ещё, правда, оставались местами местные попы, но приказа их добивать полностью пока не было. Население небольшое и абсолютно покорное. Брать уже некого и не за что. И тут случился очередной подарок для любого властного садиста, проживающего тогда на многострадальной территории бывшей Российской Империи, носящей теперь гордое имя из четырёх согласных букв: СССР.

Главный Бес снова захотел крови и слёз в массовом, многомиллионном масштабе. Он тоже возжелал сексуального возбуждения, а для этого ему стало необходимо, чтобы матери снова стали поедать своих младенцев. Решение было единственным и Бес принял его не задумываясь. Он решил уничтожить «основное тело» ненавистного ему народа – крестьянство. Бесами было принято решение о коллективизации. Это было демоническое решение, с полным отсутствием даже намёка на какое-то человеческое милосердие. Решение – истреблять семьями, под корень, чтобы уже никогда не восстановилось такое понятие, как «русский крестьянин – хозяин земли русской». Для этого в крупных городах было подготовлено двадцать пять тысяч самых отъявленных мерзавцев, безжалостных «бесов рабочего класса» и отправлено в деревню для неприкрытого ограбления и геноцида местного населения. И делали они это «чёрное дело», конечно же, с помощью таких, как Яша Гринберг.

С постановлением о коллективизации Яков Соломонович снова почувствовал себя «в деле». Он снова стал нужен, снова востребован. Перспективы насилия открывались безграничные. Вот он давно скрывавшийся и мешавший построению «светлого» будущего нашего государства враг – «кулак» и примкнувшие к нему «подкулачники». Список истребляемых существ безграничен. Возраст тоже. И истребление это допустимо всеми методами. Оно безнаказанно, так как ни в Москве, и нигде в этом, так называемом человеколюбивом цивилизованном мире, судьба этих «двуногих животных» никого не интересует. Она так же не интересует и весь остальной, живущий в городах, счастливый, высоко духовный советский народ. Наоборот, они все требуют беспредельной жесткости к этим сельским вредителям. Они одобряют! Одобряют и свои же односельчане, которые пропили и проспали всё, что им, в своё время, дала революция. Действуй Яша Гринберг: твой час опять настаёт!

И вот очередное собрание, в очередном сельсовете. В зале нет тех, кого сегодня занесут в списки на раскулачивание. А зачем им здесь быть? Их слово здесь уже никого не интересует. Так же, как и их дальнейшая судьба. Завтра и так всё отдадут. ВСЁ!.. До последней телогрейки.

Гринберг сидел за столом и явно скучал. Он не слушал выступление председателя сельсовета Фёдора Козлова; выступление представителя от рабочего класса, туляка Ефракова Степана Трофимовича, бывшего революционного матроса с черноморского флота, представителя рабочего класса на селе, одного из тех двадцати пяти тысяч рабочих, направленных по призыву партии в деревню, а так же пламенную, но короткую и бестолковую речь секретаря партийной ячейки Ивана Богатчикова. Яков Леонидович от скуки стал рассматривать местных молодых деревенских женщин, мысленно выбирая ту, которая могла бы составить ему сегодня на ночь кампанию для приятного времяпровождения. Взгляд его остановился на совсем молоденькой хохотушке в пёстром платке и овчинном полушубке. Она сидела на заднем ряду в кампании таких же молодых девчат и парней, щелкала семечки и периодически заливалась громким смехом от того, что какой-то молодой парень что-то шептал ей на ушко. Такое поведение было не совсем к месту, и поэтому председательствующий Фёдор Козлов сделал ей замечание: