– Вот-вот! Поэтому и сердце моё за тебя болит; что, такие как ты, головы-то свои на этой войне и положат. А миру от этого лучше-то не станет.

– Пап, ты…

– Погоди, не перебивай! Ты лучше послушай отца своего. Предчувствие у меня, что беда на пороге нашего дома стоит. Большая беда! Непоправимая! Ты повзрослеешь скоро и пообещай мне, что мать не оставишь и помогать ей всегда будешь….

– Пап, о чём ты? Я не понимаю!

– Обещай, говорю! Долг это твой, передо мной и перед ней, в первую очередь!

– Ты, что… уходишь от нас что ли? Бросаешь?

– Да нет, Коляша! Что ты! Но всякое может случиться! Время ныне такое… сложное.

– Да чем же оно сложное, пап? Ты посмотри: счастье-то везде какое! Страна новую жизнь построила! Товарищ Сталин говорит: жить стало лучше, жить стало веселей! Разве не так, пап?

– Так-то оно так, только…. Да ладно, Коляша! Не бери в голову про то, что я о временах нынешних тебе сказал…. Это я так… настроение просто плохое. Но про то, что мать не бросишь и будешь ей опорой надёжной – это ты мне пообещай. Я требую, слышишь, требую!

– Ладно, пап! Обещаю!

– Это хорошо! И ещё одно….

Алексей Савельевич замолчал и внимательно посмотрел на сына:

– Обещай мне: если вдруг случится что со мной, и будут требовать от тебя, чтобы отказался ты от меня – не упорствуй! Слышишь? Не упорствуй! Ради матери своей и ради себя самого…

Коля сидел, открыв рот, и широко открытыми глазами смотрел на Алексея Савельевича. От услышанной просьбы он потерял дар речи и не знал, как реагировать на такое. Отца он любил и уважал. Как папа мог такое просить? Что такое может случиться с ним, что от единственного, горячо любящего и любимого сына кто-то может потребовать отречения. Да и не сделает он такого никогда, чтобы там не произошло! Потому что не может ничего такого произойти, в принципе. Отец – ведущий инженер тульского оружейного завода, коммунист, кандидат технических наук… Его знают и уважают не только на заводе, но и в горкоме партии…

– Пап, ты болен? Тебе, наверное, плохо? Нет?!.. Ты зачем тогда такое говоришь? Что может такого случится с тобой, что я должен буду отказаться от тебя?

– Я понимаю тебя, Коляшенька! Ох, как понимаю! И понимаю, что в голове твоей эта моя просьба не укладывается, но поверь, что так лучше будет… для всех… для тебя, для мамы и… для меня.

В этот момент в комнату вошла мама. Она быстрым шагом подошла к Алексею Савельевичу и влепила ему пощёчину. Из её глаз брызнули слёзы, она резко повернулась и точно так же быстро ушла обратно на кухню. Отец, обхватив голову руками, закачался из стороны в сторону. Но это длилось совсем недолго. Резко распрямившись, подняв голову, глядя прямо Коле в глаза, он продолжил разговор.

– Несмотря на то, что сейчас произошло, я настаиваю, Коля, на своей просьбе.

– Пап, а за что мама тебя?..

– Она права, я это заслужил, но это не со зла, Коля, а от того, что любит она меня. И тебя тоже! А я…

– Что ты, пап?

– А я не заслужил… не оправдал любви её! И твоей, сынок, тоже!

– Так что сделал-то ты такое? – в Колиной интонации звучали уже нотки надвигающейся истерики.

– Я? Ничего… слышишь, ничего! Но, опять же повторюсь, что времена сейчас такие. Злые времена, Коля! За всей этой внешней мишурой счастья и благополучия, за всеми этими бравурными песнями и торжественными маршами про то, что «я другой страны такой не знаю…» скрыты гниль человеческая, злоба, предательство, подлость и жадность. Ты жив, пока лоялен, пока одобряешь и ничем не показываешь своих мыслей и взглядов, отличных от тех, что поются в этих маршах.

По мере того, как Алексей Савельевич произносил эти слова, Колино лицо менялось в своём выражении с такой же скоростью, как и происходила перемена его отношения к услышанному. Сначала недоумение, потом испуг, а затем отторжение и раздражение.