– Есть немного.

Мы сидели в крошечной придорожной забегаловке на пересечении Третьей и Мейфлауэр-стрит и отчаянно пытались верить в то, что в какой-то альтернативной реальности наши проекции могли бы встречаться. Реми смотрел прямо на меня.

– Может, начнем с чего-то попроще? Типа: кто ты, кто твои родители? – попросила я, слишком громко втянув молочный коктейль через трубочку, так что сидящие за соседним столиком обернулись на звук. Посетителей в это время было не так уж много, лишь пара залетных байкеров в углу, смеющиеся подростки да пенсионер, упорно читающий утреннюю газету, несмотря на ночь за окном.

– Реми Беланже, ударение на последнюю букву.

– Потому все зовут тебя Бланж?

– Сраные американцы не могут даже мою фамилию нормально выговорить.

– Какая прелесть. – Я улыбнулась, отвернувшись в сторону и прикрыв глаза. – Десять минут назад кто-то пел о том, что мечтает стать гражданином этой страны, а теперь мы «сраные американцы». Почему бы тебе, в таком случае, не выступить за Канаду?

– Уже не могу. Моя команда здесь.

– Пропустить эти соревнования?

– Увы.

– Почему? Это опасно – раз. Незаконно – два. Неужели оно того стоит?

– Вопрос принципа. К тому же вся наша жизнь – игра. И она в любом случае когда-нибудь закончится. Важно будет лишь то, выиграл ты или проиграл.

– А мне кажется, все говорят: важнее, как ты играл. Разве нет?

– Это ответ для неудачников. Не существует других мест, кроме первого. К тому же мой новый дом с некоторых пор тоже здесь.

– А прежний? – с придирчивостью прокурора спросила я.

– В Ванкувере. Отец – адвокат, у него своя контора и на полках две сотни выигранных дел. Хотя меня не было дома уже шесть лет, думаю, сейчас их гораздо больше. Мать умерла, давно уже. Есть мачеха – домохозяйка. В Ване у отца дом за городом, четыре спальни, три автомобиля. Здесь у меня квартира в центре Эл-Эй, один пикап, четыре мотоцикла, не считая инвентаря: он спонсорский.

– Живешь на родительские деньги?

– На свои.

Я видела, как он расплатился платиновой картой «Американ Экспресс», что подтверждало: дела у него действительно шли неплохо. Но в двадцать один? Откуда?

– Не поддерживают?

– Никогда не принимал их помощь и не буду, – коротко ответил он. Боже, когда дело доходит до работы, эмоциональный диапазон у этого парня не больше, чем у расчески. Заметив, что я явно не удовлетворена ответом, Бланж пояснил: – Хочу сам решать, что делать. Как зарабатывать, где жить, на ком жениться. – Он подмигнул. – Деньги ограничивают. Чужие – особенно.

– Как зарабатываешь? – Забавно, но подобный разговор никогда не сложился бы при любом нормальном знакомстве. Но «нормальное» – не наш вариант, поэтому я допускала любую бестактность, а Бланж мне ее позволял.

– Мотокросс, – все так же выжигая на моей коже целые поэмы глазами, произнес он. Боже, ну и взгляд. В нем будто тяжесть сотен миров, одновременно обративших на меня свое внимание. – Меня недавно взяли в хорошую заводскую команду.

Я промолчала.

– Это круто, вообще-то, – не дождавшись от меня восхищенной реакции, добавил он. – Очень круто. И за это платят. И платят очень хорошо. К тому же у меня теперь постоянные спонсоры. Обеспечивают запчастями, логистикой и техникой. Так что я занимаюсь тем, что доставляет мне удовольствие. Что насчет тебя, Жаклин Эванс? – произнес он медленно, словно тоже пробуя мое имя на вкус. Судя по выражению лица, ему понравилось.

– Я просто учусь, – ответила я коротко. Мне незачем врать. Ни в чем выдающемся не преуспела. Ничего не добилась, не достигла. Мое самое большое достижение года – не помереть от отравления кишечной палочкой после всех тех забегаловок, в которых я вынуждена обедать. – А, ну, еще я фотографирую.