И разварной картошинки с парком,
Вкус родника, которым не напиться,
И спелой земляники с молоком.
Есть вкус: не знать угрозы опозданья,
Довольным быть, запрятавшись во ржи,
Внезапный вкус открытья рисованья,
И просто вкус – смеяться, бегать, жить.
Есть запах – девочка, и запах – мальчик.
Есть запах – чистота, и запах – грязь.
И дурноватый, тошный запах фальши,
Которую мы чуем отродясь.
Взрослеем. Больше слышим. Дальше видим.
Без трепета относимся к огню,
Без разницы – к удачам и обидам.
Утрачиваем вкус. Теряем нюх.
Не надо уходить
Крутой разряд срывается пробоем —
Обыденности толщу осветить…
Родители уходят на работу,
А сын кричит:
Не надо уходить!
Нет большей супротивности несходства,
Когда их ставит рядом жёсткий век:
Неумолимый идол производства —
И маленький несчастный человек.
Но каждый смертный в этих толщах мглистых,
Готовых искрою насквозь прожечь,
Есть малое дитя родных и близких,
Товарищей, возлюбленных, друзей.
И все мы, крохи, с детскою обидой,
Ревём о том из всех недетских сил,
Что забирает беспощадный идол
Всех тех, кто был и дорог нам и мил.
И с каждой вспышкой их всё меньше в списке,
А идол ненасытен и сердит…
И плачем мы ко всем родным и близким:
– Пожалуйста, не надо уходить!
Вите и Юре
В. М. Ионову и Ю. Ю. Каммереру
Мне снится всё, что я не там живу,
что я живу в совсем другой квартире,
и лампочку под абажуром жгу,
и не кажусь себе мишенью в тире.
И тесноватой комнаты уют
в свои раздумья посвящают книги.
А за окном тихонечко поют
скитальца-ветра вечные вериги
о том, что он который день не спит,
что всё юродствует подруга-вьюга…
И в час, когда яичница шкворчит,
ко мне приходят два старинных друга.
Тогда в углы отходит пустота,
светлеет в доме, и они жуют.
И удивляются, что я живу не там.
И говорят, что правильно живу.
Нечаянная радость
Что такое? Ужель потеплело?
Словно кто-то Природе дал знак.
И метель за окном присмирела.
И куда-то забился сквозняк.
Стало в доме светлей и просторней,
Будто лишний светильник я внёс.
И запрыгал в щенячьем восторге
Мой солидный и правильный пёс.
Воскресенье блеснуло из будней.
Снова я подобрел, зашутил…
Ничего не случилось, как будто.
Просто, давеча друг позвонил.
Сказка для дочки
Расстегну на тебе
шубку.
Я тебе расскажу
сказку.
Приоткрылись твои
губки.
Заблестели твои
глазки.
Это было давно
очень.
Это было в стране
дальней.
Это было плохой
ночью.
Это было в чужой
спальне…
Извини, я не то
что-то.
Это всё из другой
сказки.
Ну-ка, стянем, давай,
боты.
Это что тут? Никак,
краска?
Ну а сказку начнём
снова.
В тридевятом таком
царстве
Проживала одна
дочка.
Проживал с нею кот
Барсик.
А у девочки был
папа.
И была у неё
мама…
Что ты делаешь там,
лапа?
Что-то скуксилась ты,
прямо.
Вот, возьми-ка пока
веник.
Я пойду подогреть
чайник.
Ну, а сказку потом
слепим.
Как-то, видишь,
не получается.
А чего так грустят
глазки?
Ты ж большая, не плачь,
полно.
Ведь большим – им нельзя
плакать.
Разве только им очень
больно.
Божьи коровки
Летели по ветру, слабы и неловки,
красные зёрнышки – божьи коровки.
Какое широкое озеро было
для их утомлённых коротеньких крыльев!
Уж виден был берег, заманчиво плотен,
но в воду ронялись они на излёте.
А маленькой девочке жалко их было,
а девочка в воду, робея, входила,
застенчиво ёжилась в брызгах седых
и божьих коровок снимала с воды.
Уж так ей хотелось не быть в одиночку,
пока ещё нету ни сына, ни дочки,
хотелось быть доброй, большою и ловкой,
кого-то спасать – ну, хоть, божью коровку!
Не вытравить: безжалостное лето…
Не вытравить: безжалостное лето,
Пропахшая лекарствами постель,
Ночник и крик – Включите больше света!
Успеем належаться в темноте!
И я включал. И комната пылала,
В сияньи люстры медленно плыла…
Но всё равно, ей света было мало.