– Не совсем так. Сознание нематериально и оно неизменно пребывает в многомерном реальном мире. Человек сам ограничивает себя, не принимая реальность, данную ему в ощущениях. Я затем и пригласил тебя, будучи заранее уверен в том, что увиденное укрепит тебя в правильности твоего выбора и избавит от лишних сомнений. Только при отсутствии сторонних влияний человек выказывает свою подлинную суть, и только тогда исчезают все противоречия между дольним и горним. Последнее не должно зависеть от первого, человек должен знать истинную цену всем искушениям и соблазнам материального мира, социальным связям, иллюзиям престижа, богатства и власти – всего того, что делает человека несвободным и уводит его от самого себя. А подлинная жизнь протекает здесь – в пространстве образов и смыслов, где возможно всё, где наличествует несколько координат времени, а само понятие бесконечности пространства лишено всяческого содержания.

Как бы ни был библиограф обособлен от своего окружения, но принять иную реальность отказывались не только все его пять чувств, но и разум, вполне допускавший такое. Человек, наверное, просто не может воспринять что-то не укладывающееся в его прежний опыт, особенно, когда это «что-то» представлено в парадоксальных формах, ни с чем неотождествимых.

Ничего подобного ранее с ним случиться просто не могло, но на память почему-то пришла его давняя таёжная история, когда он, заблудившись, плутал целые сутки. Он бродил по чащобе, продираясь через заросли и кусты в поисках хоть каких-нибудь следов человеческого присутствия. Но заброшенные тропинки давно потерялись в густой траве, где-то далеко позади остались выпасные луга, а тяжёлая тень от сплетённых крон не давала возможности разглядеть знаки промысловиков и охотничьи зарубки на стволах деревьев, если таковые, конечно, были.

Когда он понял, что уже не представляет как выбраться из таёжной глуши, его охватило крайнее беспокойство. Это паническое состояние поглотило его полностью, изматывало физически, угнетало волю и лишало душевных сил. Ломая ветки и спотыкаясь о валежник, он устремлялся на любой просвет в буро-зелёной стене леса, за которым в очередной раз оказывались лишь новые стены бесконечного лесного лабиринта.

Неизвестно сколько прошло времени его бессознательного блуждания, но он вдруг начал слышать и чувственно воспринимать лес, слышать его всем своим существом, чутко улавливая всякий далёкий звук, различая любое движение и предугадывая препятствия. Стало значительно легче дышать, беспокойство сменилось приметливым созерцанием, внимательным разбором всего, что он мог видеть и слышать. Но спустившиеся сумерки дали пищу не только его обострившимся чувствам, но и фантазии, позволив выйти на свободу всем мыслимым образам подсознания, заставив его мучительно выбирать между реальностью и диковинными тенями растревоженной памяти. Везде он видел мерцающие глаза хищников и их зловещие тени, в таёжном гуле ему чудились человеческие зовущие голоса, а меж деревьев мерещился дымок от спасительного охотничьего костра. Вся ночь прошла в борьбе между Явью и Навью, под утро ему даже показалось, что он набрёл на отдыхающих под буреломом шишкарей, с которыми вёл доверительный разговор, пока не осознал, что перед ним поросшие мхом и растениями-эпифитами вырванные непогодой древесные комли. И всё-таки чуткий слух, подаренный ему тайгой, как причастнику лесных тайн, его не подвёл. В отдалении он услышал шум ручья, а все лесные ручьи, как известно, текут в Амур, выйдя на берег которого уже несложно будет разобраться – куда ему идти и где искать людей.