По-видимому, воспоминания о злоключениях в дальневосточной тайге привели в движение всю мерцающую взвесь золотистого эфира: она стремительно взбурлила над только что оформившимися из неё эдемскими деревьями, поглотив их в своём волокнистом теле, и из микроскопических светящихся огоньков начала выстраивать контуры могучих сосен и высоченных лиственниц. Эти контуры множились и усложнялись, очерчиваясь всё яснее и ярче, и активно наполнялись смолистой древесной плотью. Наконец, перед взором библиографа предстала настоящая лесная глушь, дышащая пряным таёжным ароматом, звенящая птичьими голосами и погружённая во влажные тени солнцелюбивых крон.

Лес, на первый взгляд, был почти похож на земной. Но в этом «почти», если присмотреться, содержалось столько любопытнейших несоответствий, что они наверняка бы привели в замешательство любого учёного-натуралиста. Библиографа же, напротив, интересовало совсем другое. Увидев небольшой просвет в древесном частоколе, он инстинктивно направился туда. Только продираться, как прежде, через густые заросли дикой малины и барбариса ему не пришлось. Кустарники куда-то попрятали свои колючки, а колдобины и кочки сторонились от путника, стараясь не препятствовать его продвижению. Ему, действительно, ничего не мешало, тем не менее, эта «идеальная» заповедная глушь представляла собой такой же, полный теней и обманок, запутанный лабиринт. Блуждание по этому лабиринту походило на хождение по кругу: просветы в лесных стенах возникали то справа, то слева, но при этом общая картинка вообще не менялась. Плотный навес из сплетённых крон сосен и лиственниц почти не пропускал солнечного света, отчего верхние ветви деревьев едва читались на тёмно-зелёном фоне. Внизу лесной чащобы царил незыблемый полумрак, в котором обитали таинственные тени зверей и различных фантастических существ – иногда реальных, но чаще всего мнимых, рождённых воображением. Однако всё это не пугало, не приводило в трепет, не беспокоило. Поскольку в глубоком лесном сумраке смутно, едва различимо, ему мерещились удивительные вещи – как волк и ягнёнок, барс и козлёнок пасутся вместе, как корова идёт рядом с медведицей, а лев, точно вол, ест солому. Многомерный мир дарил страннику калейдоскопическую смену сочетаний внешних форм, в которых начисто отсутствовало содержание, поскольку оно могло быть назначено только самим странником и ни кем более. Время здесь, действительно, теряло всякий смысл и значение, его можно было посчитать или вовсе несуществующим, или, напротив, – ничто не мешало задать пару-тройку осей времени, чтобы параллельно принимать участие в нескольких событиях сразу.

Библиограф выбрал последнее, оказавшись ещё и среди отдыхающих под буреломом шишкарей. Лесные старатели сидели вокруг разведённого костерка под вырванным непогодой деревом и внимательно разглядывали приспевшего на огонёк. ТПипткари не были похожи на тех, что встречались ему во время давнего путешествия по Приамурью, наполненного не только красочными впечатлениями от заповедной тайги, но и опытом блужданий по дремучему лесу.

Библиограф опять не смог сразу определить – сколько человек находится перед ним: пять… восемь? Зато как-то само собой пришло решение логической задачи древнегреческого философа Евбулида: с какого количества камней начинается куча или сколько людей необходимо собрать вместе, чтобы они составляли толпу.

Люди вокруг костра сидели близко друг другу, но никто бы не решился назвать их толпой или коллективом, слишком глубоко они были погружены в себя, и было заметно, что всех их разделял какой-то холодок отчуждения. Ту же разобщённость библиограф замечал здесь повсюду, даже лес не казался чем-то единым – столь индивидуально и обособленно выглядело всякое дерево, всякий куст или любая былинка. А когда количество неспособно переходить в качество, то невозможны никакие логические построения, и никогда и ничему не образовать целостного множества без сопричастности составных частей и их внутреннего единства.