— А я был бы не против, — аккуратно поставив чашечку на блюдце, — понадкусать парочку.

— Нет! — свирепо рыкнула Белоснежка. Она с решительным видом нагнулась над столом, ухватила блюдо с пирожками и рывком придвинула его к себе.

И Анри тоже тотчас склонился над столом.

Но совершенно не за тем, чтобы воевать с Белоснежкой за штрудели.

В мгновение ока она ощутила на своих щеках его ладони, а на своих губах его губы.

Принц мастерски загнал ее в ловушку, воспользовался моментом и влепил ей сокрушительный поцелуй, от которого у Белоснежки завитые волосы распрямились, и каблуки застучали сами собой.

Белоснежке казалось, что самые теплые, самые нежные солнечные невесомые лучи гладят ее щеки и касаются ее губ. В волосах ее звенели звезды, сердце каталось на американских горках, то взлетая вверх, то так же стремительно падая вниз. А ласка проливалась сладкой негой в грудь, заставляя Белоснежку млеть и таять, как пломбир на солнцепеке.

«Это… недопустимо!» — остатками ускользающего разума подумала она, не смея и глаз раскрыть и желая только одного — чтобы этот поцелуй никогда не кончался. Даже если дыхание кончится, и если она умрет от разрыва сердца!

Но едва Анри отстранился от нее, прерывая этот невозможный, этот сказочный, этот неповторимый поцелуй, как Белоснежка тотчас выдохнула, строптиво и глупо, сама жалея о сказанном:

— Вы не нравитесь мне, Анри. Вот нисколечко! Совсем-совсем не нравитесь!

Анри заглянул в ее испуганные голубые глаза и с чувством ответил:

— Вы мне тоже! Вы мне тоже, Белоснежка.

И снова припал к ее губам с пылом и страстью. Да так, что у бедной Белоснежки весь мир завращался перед глазами.

***

— У-у-у-у! — выла и мычала Мирабелла то ли как медведь, то ли как корова, изо всех сил старясь освободиться от вантуза, намертво прилипшего к ее лицу.

— Выдохни, выдохни, тупая кор-р-рова! — орал гном, яростно дергая за розовую ручку, но тщетно.

Розовая резина коварным спрутом обволокла лицо Мирабеллы и никак не желала отклеиваться.

К тому же, сама разъяренная девушка сильно осложняла Ромео задачу по ее освобождению, колотя и тыча наугад своим зонтиком, пытаясь уязвить и боднуть побольнее пленившего ее народного целителя, словно бык тореадора.

И Ромео, отчаянно матерясь, да так, что у Мирабеллы уши полыхали ярче закатного солнца, дергал и рвал свой вантуз, уворачиваясь от острия зонтика.

Признаться, такого эффекта порядком обескураженный гном не ожидал.

Он с отчаянием подумывал уже, что вызволить бедняжку не получится никогда, и что придется ей проколупать дырочки в вантузе, для глаз, и еще одну, побольше — для рта. И будет она ходить как самка Буратино, с розовым лакированным носом.

А делать этого Ромео очень не хотел бы. Главным образом потому, что вантуз был ему очень дорог. В конце концов, гном на него последние деньги потратил!

Но Мирабелла вдруг вспомнила ругательные слова.

И с такой силой пожелала их высказать, что ей удалось разжать стиснутые резиной челюсти и проорать в резиновый капкан совершенно непотребное ругательство.

То ли от жгучего словца, а то ли от попавшего под резину воздуха, вантуз сказал громкое «чпок!» и отлетел, наконец, от лица несчастной Мирабеллы.

Ромео, который в этот момент изо всех сил тянул за ручку, грохнулся на спину и колобком укатился в заросли.

Мирабелла, злая, растрепанная и несчастная, обретшая возможность видеть, поняла, что негодяй скрылся от ее праведного гнева, а она в зарослях стоит совсем одна.

С порядком поврежденным лицом.

— Да что ж это такое! — простонала она дрожащим от слез голосом. — Проклятый дворец! Почему со мной все это происходит?! Проклял меня, что ли, кто-то?! Как тут принца очаровать, если все время происходит вот это?!