Все, шабаш. Полетели белые мухи. Выкручены из патронов лампочки, двери дачи на загнутый гвоздик, что бы ветром не хлопали. От бичей никаке замки не спасут, еще хуже будет; со зла окна выбьют, двери вывернут. Взять нечего – все доброе вывезено, так напакостят, как хорьки. Так что – на гвоздик. Прощай дача. До весны.

 Доброе знакомство не рвется, перерастает в дружбу. Стал сосед в гости. Сидит. Курит, Смотрит, как я снасти на охоту налаживаю, ичиги подшиваю. Морщится; толи от слов моих, толи от дыма сигаретного

– Не за то Слава, цыган сына ругал, что тот в карты играл, за то ругал что отыгрывался. Не за то тебя жинка пилит, что ты водку пьешь, за то материт, что похмеляешься. Ведь можешь не пить, пить не умеешь. Вот был делом на даче занят, не пил. А здесь что? Опчть друзья-товарищи? Все лето у подъезда просидели, сколько спирта выдули тебя дожидаючись? Так ты теперь наверстать решил.

Стежок – слово, еще стежок, еще слово. Шью и соседа пилю. От друга чего не вытерпишь, а я неторопясь, продолжаю мучить своего соседа. Садист я. Не понимаю слово похмелье. Сам не похмеляюсь и другим не советую.

– Ты думаешь, меня в тайгу нужда гонит. Нет, Слава. Охота она пуще неволи. Было время, когда без зарплаты по полгода сидели, а кто и больше, тогда на зверье да рыбе и выживали. Сейчас душа просит. Я тоже не святой. И рюмка за рюмкой поллитра, а то и больше в хорошей компании да под хороший закусь. С гитарой, с женой под боком, чтобы не занесло случайно на повороте куда-то не туда. А почему бы и нет?

Отложив в сторону ичиг. Закурил и я. Дымок от сигареты тянет в открытую форточку.

– Но вот чаек, на костре. Это другое. Это для души. Да что тебе рассказывать. Попробовать надо. Это, как наркотик. Вначале только маята, сухость во рту, да боль в костях, пока во вкус не войдешь, пока не втянешься. Там, в тайге у всего свой вкус, жизнь по-другому течет. Там и вкус сигареты другой. – Я задавил тлеющую сигарету в пепельнице – Вот дома трава травой. сплошная отрава, бросить бы надо, а прикуришь от уголька, да если еще не курил часа три – вкусно. Сидит Слава, качает в согласии седой головой. Помалкивает. Да с похмелья особо и не повозражаешь. А из лекарства только рассол из банки. Моя (с большой буквы) мастерица по солениям, что помидоры, что огурчики – объедение.

Уговорил.

Утро робко напоминает о себе. Кажется, что стало даже еще темнее, но это одна за другой гаснут в небе звезды. Светлая полоска на востоке выглядывает тоненьким краешком из-за увала. Бить путик работа не легкая. На мари снег надувами, то мягкий, то с жесткой коркой, которая проваливается под ногами, ломать её, ломаешь, а потом проваливаешься в заснеженную бочажину, скользишь по льду. Идешь выворачиваешь ноги на кочкарнике и как всегда по мари тянет хиус. Но все ближе закраек. Вот уже ерник запорошил наши плечи куржаком и оборвался полянкой перед березовой рощей. Показываю Славке следы; вот рябчики натропили, след от мохнатых ножек как будто игрушечный вездеход проехал, сдвоенные лапки – колонок пропрыгал. Вот здесь, видишь, под березой учуял под снегом спящего рябчика и задавил, остальные улетели. Вот коза прошла на махах, след свежий. Нашумели мы с тобой. Они по утрам на марюшки выходят кормиться, потом на дневку в затишок уходят, лежку делают.

Заячьи следы тяжело не узнать, но сосед и здесь умудрился перепутать их с беличьими. Вот она плутовка закогтила по стволу стройной молодой лиственницы. В звонкой тишине морозного воздуха острые коготки с легким шумом несут ее вверх. Затаилась в развилке. Кто его знает, что у этих в двуногих в голове? А вдруг стрельнут?