Климов вышел в коридор, постоял немного у дверей кабинета, пытаясь разобрать, что же все-таки написано в справке, но бросил это дело и вышел в холл.

– Фамилия!

Климов от неожиданности вздрогнул.

– Климов.

Охранник проверил по журналу.

– Вижу. Климов. Справка?

Климов подал справку. Охранник долго вчитывался и вернул обратно.

– И что дальше? – спросил Климов.

Охранник посмотрел на него таким же взглядом как недавно врач.

– Я понял, – сказал Климов.

Климов, не спеша, опасаясь, что снова делает что-то не так, прошел через лифтовый холл к противоположным от приемного отделения дверям, за которыми, как он понял, должен находиться стационар. Его успокаивало само слово – стационар. В нем чувствовалась уверенность и основательность. До этого момента, и Климов теперь это отчетливо понял, для него здесь не существовало ничего, кроме кабины лифта, и сам он ни к чему не имел отношения, никак не был закреплен, определен и обозначен. Будто реальность, в которой он каким-то чудом оказался, вовсе не приемлет существование в ней Климова. Климов надеялся, если не получить ответы, то хотя бы немного отдохнуть и собраться с мыслями. Хотя он так и не разобрал, что именно написано в справке, теперь понял ее ценность и ценность врачебной печати. До него, пускай не в полной мере, но дошел смысл сказанного врачом – «имеете отношение к больнице». Зыбкая, но опора. И ничего, что для этого нужно было получить дубинкой по голове.

«Имею отношение», – подумал Климов и открыл двери.

Тут же на входе его встретила медицинская сестра, халат на которой, казалось, не трескается по швам только каким-то чудом. Настолько она была неохватна, что не представлялось возможным точно определить, где у нее грудь, где талия, а где бедра – человек-сфера. Она посмотрела на Климова печальными коровьими глазами, молча развернулась и пошла по коридору с многочисленными дверьми по обе стороны. Климов стоял в нерешительности, сестра махнула ему, приказывая следовать за ней. Климов дошел за ней до самого конца коридора, она открыла дверь палаты под номером сто восемь, сложила руки на груди в ожидании, когда Климов войдет внутрь. Он боялся, что как только войдет, сестра запрет за ним дверь на ключ. Но она молча показала на кровать, где аккуратно стопочкой лежала одежда: больничный халат, штаны, майка – и ушла, оставив дверь открытой.

Палата оказалась настолько узкой, что в проходе между двумя кроватями с трудом смогли бы разойтись два взрослых человека. В отличие от кровати Климова, аккуратно заправленной, на соседней – сейчас пустой, похоже, кто-то обитал: белье скомкано, покрывало откинуто, на тумбочке в изголовье лежит тетрадь, огрызок карандаша и надкусанное яблоко. Климов схватил яблоко и уничтожил его в три укуса и только потом снял наконец свою набедренную повязку и переоделся в больничное. Халат оказался теплым и уютным, Климов забрался под покрывало, пригрелся и провалился в дрему. Лампа под потолком еле светила и Климову не мешала. Не было никакой возможности определить, ночь сейчас или день. Полагаться на биологические часы тоже не имело смысла, Климов только прикинул, что скорее всего день, если его соседа или соседки по кровати сейчас здесь нет.

Сон получился рваным, беспокойным. Климов то и дело просыпался и был не в силах разобрать, где сновидение, а где реальность. Климову снился город, названия которого он не мог вспомнить. Снилось высокое синее небо, ласковое солнце и свежая зелень деревьев. Климов снился самому себе, и во сне он точно знал, кто он такой и где находится. Климов открывал глаза и пытался осмыслить, поймать это узнавание самого себя, но ничего не выходило. Он совсем измучился своим сновидением, где бродил по пустому городу в попытке найти какой-то конкретный адрес. «По этому адресу должно быть что-то важное, – думал во сне Климов, – что-то такое, что даст ответы на все вопросы и завершит мои поиски». Эта мысль тут же уводила его в размышления о том, что конкретно он ищет, почему ищет и какие на самом деле вопросы для него сейчас самые важные. Ни звука не слышал Климов в городе, не чувствовал ветра, тепла или холода – ничего. Даже для сновидения город казался слишком декоративным и безжизненным – макет города. Климов оказался на широком проспекте. Он шел за человеком, одетым в темно-синий плащ, и, судя по длинным седым волосам из-под шляпы, согбенной спине, шаркающей походке – преклонного возраста. На мгновение человек повернулся к Климову, и тот убедился, что это действительно старик, но с такими ясными и наполненными жизнью глазами, что казалось, будто в дряхлом теле, точно в тюрьме, отбывает наказание совсем юная душа. Старик махнул рукой, приглашая Климова следовать за ним, и так резво пошел вперед, что Климов пустился бегом, чтобы поспеть. Наконец, старик остановился. Остановился и Климов. Старик показывал пальцем куда-то наверх. Климов глянул. Небо подпирал, теряясь за облаками, монструозный зеркальный небоскреб. Климов посмотрел на старика и обнаружил, что теперь стоит рядом с ним на краю пропасти, из которой и растет эта исполинская башня. Климов сделал шаг назад. Старик схватил его за руку и прыгнул в пропасть. Климов уперся, рука его растянулась словно резиновая. Он видел лицо старика, его смеющийся беззубый рот и эти детские, неуместные на дряхлом лице глаза, которые гипнотизировали, лишали воли Климова. Старик становился все тяжелее, и Климову не хватало сил, чтобы удержаться и не рухнуть в пропасть. Он упал на спину, рука, за которую схватился старик, перестала растягиваться, и вот он уже у самого края. Климов сел, свесил ноги и схватил другой рукой свою длиннющую руку, попытался отползти от края, но все попытки оказались тщетными. Климов сорвался в пропасть и перед тем, как окончательно проснуться, успел заметить, что наверху башня теряется в облаках, а внизу ее основание тонет в бесконечном, как сама вселенная, хтоническом мраке.