– Будто я не жил до этого! – вспылил Климов, но тут же усомнился в сказанном – он вспомнил мальца из детского отделения.

– А откуда такая уверенность, что жили? – Постовалов попал в точку. – Можете вспомнить хоть что-то, что было до того, как оказались здесь?

– Я не знаю, не понимаю, должен же я был быть где-то до того, как появился здесь, – Климов сел на кровать и обхватил голову руками. – Я ничего не понимаю.

Климову хотелось расплакаться от отчаянья, он никак не мог проглотить комок, застрявший в горле.

– Ну, будет, – успокаивал Постовалов. – Говорю же, надо немного пожить.

– Только не здесь.

– Почему? Неужели я вас не убедил?

– Говорите гладко, это точно, но я чувствую – это не выход. Что-то не так, я не знаю что, но есть в этом месте, – Климов оглядел палату, – в этой больнице, какая-то неправильность, будто оно вообще не должно существовать. Мне кажется, если я здесь задержусь, больше никогда не выберусь.

– А куда вы хотите выбраться, Климов? Скажите, куда?

Постовалов как будто стал терять терпение.

– Знать бы.

– То-то и оно.

– К черту! Плевать! Вы говорите, один выбор тянет за собой другой? – спросил Климов и вскочил с кровати.

– Так и есть.

Постовалов тоже поднялся со своего места, уже понимая, что произойдет, и попытался взять Климова за руку. Климов брезгливо стряхнул его холодную рыбью кисть, вышел в коридор и зашагал к выходу. Постовалов замер у палаты и смотрел Климову вслед такими глазами, будто потерпел какое-то личное поражение и от этого теперь зависит его дальнейшая жизнь.

Климов махнул Постовалову рукой, тот смотрел на своего бывшего соседа, открыв рот, точно не верил в происходящее, словно для него то, что сейчас делал Климов, равносильно смерти. Он даже поднял руку вверх, будто сигнализировал кому-то срочно предпринять какие-нибудь меры. Климов вышел в лифтовый холл, закрыл за собой дверь и замер на мгновение, наблюдая за реакцией охранника. Тот глянул на Климова без какого-либо интереса, только сделал какую-то заметку в журнале.

Климов нажал кнопку вызова лифта, все еще не веря, что никто не пытается его задержать, не пустить, а может, и того хуже – огреть дубинкой по голове. Он сунул руку в карман халата, достал оттуда справку от врача приемного отделения, аккуратно разгладил заветную бумажку, заботливо сложил ее квадратиком так, чтобы врачебную печать было видно сразу, и убрал обратно. Двери лифта открылись, Климов вошел в кабину. Он подождал, когда двери закроются, и сел на корточки, прижавшись спиной к стенке. Несмотря на то что Климов, как и прежде, не понимал, что ему делать, теперь ему было куда спокойней со справкой в кармане халата. Какой-никакой, но документ – объективное свидетельство существования Климова и, что больше всего грело душу, – в этом странном здании, чем бы оно ни было, теперь есть целый этаж, и к нему он имеет отношение. Климов не сомневался, что в любой момент может вернуться, если что-то пойдет не так, запрется в своей палате, получит тарелку каши, кружку чая и яблоко, а если будет нужно, и укол успокоительного. Там его знают, хотя бы тот же Постовалов с этими его ухоженными ручками и сферическая медсестра. Климов даже успел пожалеть, что был резок с Постоваловым. Стоило ему покинуть больницу, и Постовалов уже не казался ему таким невыносимым, как это было недавно. Кабина ожила, пошла вверх и тут же остановилась на одиннадцатом этаже.

От ворвавшихся в кабину лифта человеческих запахов, сдобренных духами и дезодорантами, суетливой разноголосицы и разнообразия человеческих лиц у Климова закружилась голова. Он встал с пола, поднял воротник халата, стараясь выглядеть невозмутимо и естественно, чтобы не привлекать внимания, но это оказалось лишним. Никто на Климова даже не взглянул. Девица с короткой мальчишеской стрижкой в безразмерной, но короткой, едва доходящей до пупка кофте и в очках с массивной черной оправой, отчего смахивала на аквалангиста в обкусанном акулой снаряжении, болтала по видеосвязи и одновременно набирала какой-то текст, бойко клацая ногтями по дисплею смартфона. Двое парней стояли сразу за ней. Не старше двадцати пяти лет, оба с картонными стаканами кофе в руках: один в черной толстовке с розовым капюшоном, накинутым на голову, на правой щеке татуировка – надпись "Candy Soldier" и треснутое сердце, другой – в синей рубашке в желтую клетку, выкрашенными в синий волосами и пирсингом в носу, казались Климову совершенно одинаковыми не по форме, но по содержанию. Невозможно сказать, почему Климову так казалось, они были похожи друг на друга так же, как похожи друг на друга старики, в какие бы одежды ни вырядились. Но если стариков обобщает старость, этих двоих обобщала не молодость, а стремление быть непохожими. Справа и слева от парней стояли мужчины и тоже мало чем отличались друг от друга: оба в классических костюмах, один в сером, другой в черном, оба в белых рубашках, один в галстуке, другой без. Тот, что в сером, – держал на весу одной рукой ноутбук и водил пальцем по тачпаду, тот, что в черном, – уставился в потолок и выстукивал носком ботинка замысловатый ритм.