– Таких, как ты, я видела много. Они приезжают сюда, будто сбежали с фронта. Сначала прячутся. Потом оживают.

Она наконец глянула на меня.

– Просто позволь себе не бояться. Тут никто тебя не тронет.

Дом стоял на углу улицы, будто обиделся на остальной мир и отвернулся.

Старый, двухэтажный, облупленная краска, заросший палисадник. Но в окнах не было пустоты – в них была… история.

Я вышла из машины, подошла ближе. Шаг – и доска на крыльце жалобно скрипнула.

– Ну здравствуй, странное наследство, – пробормотала я, глядя на дверь.

– Ключ под камнем. Она всегда так делала, – кивнула Грета на декоративный валун у ступеней.

Подняв ключ, я медленно повернула его в замке. Щелчок. И воздух изменился.

Я открыла дверь.

И меня обдало запахом – старых книг, пыли, лаванды и… одиночества.

Комната была полутёмной, но солнечные полосы пробивались сквозь ставни.

Я сделала шаг внутрь.

– Осторожней, пол в гостиной провалился после последнего дождя, – сказала Грета.

– Прекрасно. Прямо как в жизни: везде, где я ступаю, трещит по швам.

Я обошла гостиную. Старый диван. Вязаный плед. Книжная полка, подпертая банкой из-под персиков.

На стене – фотография. Чёрно-белая. Женщина с острым взглядом. Бабушка. Стоит у этого же дома, но лет на сорок раньше. Смотрит в камеру так, будто готова сожрать весь мир.

– Она была той ещё ведьмой, – усмехнулась Грета, – но тебя бы она полюбила. Или хотя бы уважала.

– Это уже больше, чем я могу сказать о собственной матери.

Кухня. Всё, как будто застыло в моменте.

Скатерть на столе. Кружка. Сухой букет.

Я провела пальцами по шкафчику – на подушечках осталась пыль.

Даже пыль здесь была домашней.

– Смотри наверху. Там спальня. Всё остальное твоё на сегодня.

Я поднялась по лестнице. Она скрипела, как будто жаловалась на годы.

Спальня была… уютной в своей усталости. Кровать с высоким изголовьем, занавески, сшитые вручную, и старая шкатулка на подоконнике.

Я села на кровать.

И вдруг – облегчение. Тихое. Спокойное.

Может, оно и не вечное, но впервые за долгое время я не хотела убегать.

Я провела ладонью по изголовью кровати. Дерево гладкое, местами потёртое, как будто бабушка часто опиралась на него, сидя здесь, в тишине.

На тумбочке – пыльный фонарь и книга без обложки.

Я открыла ящик – пусто.

Но под кроватью что-то зашуршало.

Присела, заглянула. Картонная коробка, завёрнутая в бежевую ткань и стянутую старым кружевом. Достала, сдула пыль.

На крышке – выцветшая надпись: “Маргарет – для Лоры. Не открывать, пока не поймёшь, зачем.”

Лора – моя мать.

Я села на пол. Сердце стучало, как будто знало, что будет больно.

Открыла.

Внутри – письма. Десятки. Все подписаны бабушкиной рукой. Все адресованы моей матери.

И все… неотправленные. Конверты с марками, но нет штампа.

Я вытащила одно, разорвала край, достала аккуратно сложенный лист.

“Лора, ты не обязана любить меня. Но ты обязана помнить, кто ты и откуда. Прекрати убегать. Я не виню тебя за злость – я тоже когда-то была такой. Я молюсь, чтобы ты не сломала свою дочь тем, что когда-то сломало тебя.”

Горло сжалось. Я выдохнула.

Это не было обвинением. Это была боль, завёрнутая в заботу.

Я прочитала ещё одно. Потом ещё.

Письма были злыми. Мудрыми. Упрямыми. И в каждом – попытка достучаться. Не к матери. К человеку, который был до неё.

Я положила письма обратно. Закрыла коробку.

Не потому что мне хватило.

А потому что я наконец поняла – бабушка знала, что я сюда приеду. Не Лора. Я.

И она оставила мне то, чего никто не дал – правду.

– Переезд – это не просто вещи перевезти, – заявила Грета, когда я вернулась из спальни. – Надо с людьми знакомиться. Иначе город сожрёт тебя как батон без масла.