– Зачем Гарриману меня нанимать? – тихо спросил Бутч Кэссиди. – Денег и власти у него больше, чем у любого другого человека в Америке. Думаю, это ловушка, и все же мне любопытно.

Пауэрс кивнул, но в голове у него уже вовсю закрутились шестеренки.

– Может, он решил, что заплатить вам проще, чем нанимать целую армию пинкертонов, чтобы вас изловить. Гарриман не дурак, а сейчас у него и так полно неприятностей с властями.

– Но ведь мистер Гарриман не может меня оправдать… Или все-таки может?

– Я уже сказал вам, они могут поступить, как захотят. Вас разыскивают за ограбления его поездов. Наверное, он может снять обвинения. Он близкий друг губернатора Уэллса.

Кэссиди еще посидел, не сводя глаз с носков своих башмаков, не снимая ладоней с колен. А потом встал. Он не был высок, но казался прекрасно сложенным – плоский живот, крепкие ноги, обтянутые узкими, по фигуре, брюками хорошо сшитого костюма. Он выглядел слишком приметно, слишком явно притягивал к себе взгляды, и Пауэрс снова задумался о том, откуда он взялся в его кабинете и куда потом денется.

– Вы могли бы поговорить с губернатором Уэллсом? Узнать, возможно ли такое? Я должен разобраться, прежде чем приму окончательное решение.

– Сделаю что смогу. Но как мне связаться с вами, когда у меня будет ответ?

– Я вернусь.

С этими словами Кэссиди надел шляпу, аккуратный котелок, делавший его похожим скорее на предпринимателя, чем на ковбоя, сунул руки в карманы и вышел из кабинета, оставив Орландо Пауэрса наедине с надеждой на то, что Бутч Кэссиди ради его же собственной безопасности никогда больше сюда не вернется.

Тик-так, к черту все,

Я не хочу умирать.

Для чего я здесь?

Бутч прождал в условленном месте целый день. Он доверял Орландо Пауэрсу в той же мере, в какой вообще доверял людям. Пауэрс всегда делал ровно то, что от него требовалось, и все же доверие – опасная штука. Люди небезупречны. И совершают ошибки. А в подобных делах никто не знает толком, что правильно, а что нет. Люди вечно гадают, что честно и что законно, что милосердно и что хорошо. Подчас он и сам не мог разобраться. Сколько раз его самого ослепляла ярость, а потом приводил в чувство стыд? А порой и ярость, и стыд подступали одновременно. Люди жадны, порочны, себялюбивы, и его часто мучило, что и он тоже один из них. Все в жизни имеет смысл – и в то же время все бессмысленно. Все ясно и одновременно неясно. И все же Бутч с каждой минутой все яснее чувствовал, что его обманули.

Он ушел из дома в восемьдесят пятом году, решив, что просто заберет все то, что ему надлежит иметь в жизни. О, он старательно все обдумал. Пообещал себе, что станет делиться, облегчит бремя тех, кто заслужил больше, но из скромности не может сам взять то, что ему причитается. И вот теперь ему тридцать четыре, и за душой у него ничего, только тикающие часы. Он в тысячный раз вытащил часы, щелкнул крышкой, снова убрал.

Он приехал днем раньше, чтобы успеть осмотреться. Он всегда так поступал. Лучше заранее знать, что к чему, чем действовать наобум. И все равно с того момента, как он оказался на заброшенной почтовой станции, по коже у него бегали мурашки. Все чувства обострились, и он мог лишь ждать, кружа по полуразвалившемуся каретному сараю, выискивая на горизонте признаки приближения Гарримана.

Дела он привел в порядок. Сандэнс и Этель получили билеты и кучу денег – купюры за границей не отследят. Обычно никого не интересовали номера на купюрах: безопаснее было не спрашивать. Номера проверяли только в банках, да и то не всегда. Банкирам не хотелось ничего знать, им хотелось лишь получать деньги, но его парни никогда не сдавали добычу в банк.