Мальчик вдруг вздохнул, но не проснулся, не захрипел. Хорошо. Это хорошо. Худшее позади.

– Спасибо вам за помощь. Теперь я сама справлюсь. – Она уговаривала сама себя, хотя по-прежнему казалась такой измученной, что Бутч решил, она вот-вот снова заснет. Но Джейн аккуратно отодвинулась от сына, стараясь его не потревожить, слезла с кровати и налила себе стакан воды.

– Поспите еще, Джейн.

Ему не следовало называть ее по имени. Она не позволяла ему этой вольности, но ему было все равно. Она была права, в этой маленькой комнатке все казалось невзаправдашним, и он тоже не был собой. Он безо всякого смущения смотрел, как она поправляла платье и волосы.

– Я не могу спать. Я боюсь, что могу понадобиться Огастесу. Но я так устала, что не доверяю себе. Боюсь, когда вы уйдете, я его не услышу. Я проспала много часов и не слышала его. Какая я после этого мать?

Он не был глупцом. Он все понял. Она хотела, чтобы он ушел. Он встал, взял пальто и шляпу:

– Усталая. Вы ничего не слышали, потому что нечего было слышать. Он спокойно дышит, и жар у него спал.

Она улыбнулась ему так, словно он сказал, что ей в наследство достался алмазный рудник, но потом наморщила брови, крепко сцепила пальцы, кашлянула:

– Как… как мне вас отблагодарить?

– Я три вечера подряд слушал, как вы поете, и по-прежнему слышу ваш голос, стоит мне закрыть глаза. Вы заплатили мне с лихвой, – успокоил ее Бутч.

– Вы очень добры, – сказала она.

Казалось, эта доброта ее ошеломила. В ее словах слышалось подозрение, но он кивнул. Трудностей по части доброты у него никогда не возникало, вот только добрые поступки не всегда оказывались правильными. Он поправил галстук, надел пальто – от него пахло сиропом ипекакуаны, – надвинул шляпу на лоб.

– Мы вас еще увидим? – спросила она.

Сердце скакнуло у него в груди. Но он тут же сообразил, что врач обычно возвращается проведать, как себя чувствует пациент. Пора ей все разъяснить.

– Нет. Думаю, что нет. Я сегодня уезжаю.

– Вы не из Нью-Йорка, – проговорила она, подтверждая собственную догадку.

– Нет.

Она поднялась и подошла к нему. Ее карие глаза казались усталыми, но на лице читалась решимость. Она была невысокой, особенно теперь, без туфель, в одних чулках, но голос ее звучал, словно голос крепкой, сильной птицы с широкой, богато оперенной грудкой.

Он не отличался ни чересчур высоким, ни чересчур низким ростом. Лицо у него было слишком квадратным, а шея – слишком крепкой, и потому выглядел он как самый обычный человек. Он был совершенно обычным во всем, за исключением, пожалуй, цвета глаз. Яркие, глубокие, голубые, они не раз выдавали его с головой. Но она ничего не знала про Бутча Кэссиди. Она думала, что он врач, представитель благородной профессии.

– Вы очень добры, – снова сказала Джейн.

По ее лицу разлилась неуверенность, она прикусила губу. А потом поднялась на цыпочки и поцеловала его.

Даже если бы она хлестнула его ремнем по лицу, он вряд ли удивился бы больше. И все же реагировал он быстро и потому обхватил ладонями ее лицо и превратил краткое касание в нечто куда более существенное. Ему не было дела до того, что у нее есть муж. К тридцати четырем годам у него за плечами оставались одни сожаления, и этот поцелуй вполне стоил того, чтобы пополнить их длинную череду. Она не дала ему пощечину, не оттолкнула, как следовало бы поступить истинной леди, к тому же замужней, но он осудил ее за это ничуть не больше, чем себя самого.

Позже он вспоминал нежность ее лица, лежавшего у него в ладонях, ее запах, ее красоту. Он сочинил с десяток стихов, пытаясь описать этот миг, но в то мгновение мог думать лишь о ее губах. Все девушки, которых он целовал прежде, были куда опытнее, чем он. Все они – да и он тоже – отлично знали, что сколько стоит и что нужно успеть за оплаченные двадцать минут. Он был знаком даже с дамами, которые принимали мужчин каждые десять минут ради того, чтобы увеличить прибыль. Их поцелуи не были томными, долгими, и порой в них явственно чувствовался вкус мужчины, что приходил до него. Но с Джейн все было иначе.