– Мне придется дать тебе еще сиропа, Гас. Знаю, тебе этого не хочется. Знаю, это неприятно. Но нам не нужно, чтобы горло у тебя забилось мокротой.

У мальчика дрогнула нижняя губа, и Бутч отдал ему свои часы:

– Умеешь определять время?

Огастес мотнул головой:

– Нет.

– А считать умеешь?

Мальчик кивнул.

– Если будешь крепко-крепко держать часы, то почувствуешь, как идет время, – пообещал Бутч.

Огастес сжал часы в ладонях.

– Чувствуешь?

Мальчик кивнул, и Бутч продолжил:

– Считай, сколько раз они тикнут. Все закончится прежде, чем ты досчитаешь до десяти.

– Ладно, – храбро отвечал мальчонка, а потом раскрыл рот и без слез и возражений принял ложку сиропа. Он тут же закашлялся, задрожал и выплеснул все, что накопилось у него внутри, в ведерко, которое ему подставила Джейн.

– Вот и все. Прости, малыш. Прости, – проговорил Бутч.

Третья порция сиропа и рвоты возымела нужное действие, и спустя час и пару десятков вопросов – маленький Огастес Туссейнт любил поболтать – мальчик смог выпить стакан воды и проглотить два кусочка хлеба, которые Джейн обмакнула в суп. А потом он уснул, прижав к своей бордовой щеке часы. Мать свернулась рядом с ним на постели. Их так никто и не проведал.

Много позже, когда уже давно рассвело, Джейн резко, с криком, вскочила, и Бутч, задремавший в кресле, с записной книжечкой на колене, мгновенно очнулся.

– Огастес? – простонала она, приподнялась на локте, отвела от лица сына пряди волос, чтобы получше разглядеть.

– Тсс, – успокоил ее Бутч, растирая уставшие глаза. – Он в порядке. В полном порядке. Теперь он крепко спит.

Она опустилась на постель, прижимая руки к груди, дыша резко и отрывисто:

– Простите меня. Я долго спала?

Он потянулся было за часами и понял, что мальчик по-прежнему сжимает их в кулачке. Ну и ладно. Бутч мог купить себе другие. Он убрал книжечку в карман пиджака и потянулся. У него болела спина. Оказалось, что сидеть в кресле много часов подряд куда неудобнее, чем в седле.

– Не слишком долго, – соврал он. – Наверное, я тоже уснул. А где мистер Туссейнт?

Она пожала плечами и мотнула головой:

– У него отдельная комната. Оливеру нужно свое пространство. Уверена, он спит.

– Он не станет тревожиться за сына?

– Огастес не его сын.

Он изумленно взглянул на нее, и она поморщилась, но ничего не прибавила, не стала объяснять.

– И за вас он тоже не станет тревожиться? – не сдавался он.

Вместо ответа она проговорила:

– Оставьте свою карточку и скажите, сколько вы берете за лечение. Я прослежу, чтобы он вам заплатил.

Карточки у него не было, и на оплату он не рассчитывал, так что просто кивнул, соглашаясь на то, чего делать не собирался. Она была так молода – лет на десять младше него, – но ее голос и карие глаза, казалось, знали мир с самого начала времен.

– Вы говорите не как француженка, – мягко заметил Бутч.

– Если я захочу, то могу говорить как француженка, – возразила Джейн с таким сочным, мелодичным акцентом, что он тут же почувствовал себя в парижском кафе перед тарелочкой с круассанами.

– Вы это взаправду? – спросил он. Ему хотелось знать о ней все, но он знал слишком мало.

– Все не взаправду, – тихо ответила она.

Он склонил голову к плечу:

– Нет, я так не думаю.

– Вы и сам не взаправдашний, – парировала она, и он застыл, решив, что она его раскусила, но она лишь устало продолжала: – Мужчин вроде вас на самом деле не существует.

– Как вы это поняли?

– Вы пробыли здесь всю ночь и ничего не попросили взамен. – Она ни слова не сказала о его выдуманном докторстве, и он тоже об этом не вспомнил, хотя мог. Должен был. В одном она была права: он ничего не просил взамен.