Он так увлекся своими мыслями и ангельским пением Джейн Туссейнт, что не заметил, как к нему приблизился нежданный гость, а когда тот хлопнул его по коленке, резко вскочил и потянулся к кобуре, висевшей под мышкой.

Совсем маленький мальчик в коротких штанишках, курточке из той же материи и крошечной кепочке с козырьком смотрел на него снизу вверх. Лицо его оставалось в тени, но глаза сверкали. На миг Бутч застыл, глядя на ребенка, словно присутствие этого мальчонки в темном, пыльном закулисье лишило его дара речи.

– Я хочу к маме, – буднично объявил мальчик. – Пожалуйста, позовите ее.

– Г-где она? – выговорил Бутч.

– Вон там. Она поет. Она уже давно поет. Я пришел за ней. – Тут мальчик захрипел, громко и резко, его худенькие плечи задрожали, и он неловко опустился на пол у ног Бутча, хватая ртом воздух.

Бутч потянулся к нему, чтобы поднять, и с тревогой подметил, что кожа у ребенка горит. Мальчик опустил голову и отказался вставать.

Снова послышались аплодисменты, возвещавшие конец выступления. Бутч подхватил ребенка на руки. Он не мог его бросить.

– Как тебя зовут, сынок?

– Я не сынок. Я Огастес, – возразил тот, но у него получилось «фынок» и «Огафтеф». Это звучало трогательно, и все же имя казалось для него слишком масштабным. Мальчик расплакался, прижавшись лбом к плечу Бутча.

– Постарайся не плакать. От этого сложнее будет дышать, – мягко проговорил Бутч.

Мальчик сразу перестал плакать и поднял голову. Правая сторона лица у него была слишком красной, слишком опухшей, хотя и другая щека казалась почти такой же красной от жара. Мальчик попытался набрать побольше воздуха в грудь и снова проговорил:

– Я хочу к маме.

– Ладно, Огастес, – согласился Бутч, чувствуя, что попал в ловушку. – Я отнесу тебя к ней.

Допев последнюю ноту, Джейн Туссейнт не задержалась на сцене ни на мгновение. Она лишь царственно кивнула в знак благодарности и скрылась в кулисах. Лысый мужчина попытался было заговорить с ней, но она даже не посмотрела на него. Когда же Бутч подошел к ней, держа на руках ребенка, она застыла, а потом выхватила Огастеса из его протянутых рук.

– Я хочу домой, мама, – сказал Огастес, и Бутч отступил в темноту кулис, решив уйти тем же путем, которым пришел.

– Он весь горит, Оливер. Весь горит. Ему хуже, чем прежде. Он едва дышит из-за крупа.

При этих словах мальчик, словно по команде, зашелся сухим, мучительным кашлем.

– Вы доктор Солт? – выкрикнул Оливер. – Я послал за вами несколько часов назад. Где вы были, сэр? Подойдите! Осмотрите ребенка!

Бутч не мог назвать свое имя или объяснить, почему оказался за сценой, и потому промолчал. Он не стал подтверждать, что он доктор, но подошел к женщине, вгляделся в глаза мальчика, приложил костяшки пальцев к его ярко-красной щеке:

– У тебя болит горло, Огастес?

– Врач останется с мальчиком, Джейн, – вмешался Оливер, пытаясь отобрать ребенка у матери. – Ты должна пойти со мной наверх, на прием. Мы не можем заставлять гостей ждать. Там Гарриманы. И Карнеги, и Асторы.

Джейн в ярости взглянула на Оливера, и тот сразу же отступил и оставил ребенка в покое, но продолжал уговаривать:

– Я послал за врачом. У доктора Солта прекрасные рекомендации. Он побудет с мальчиком, сколько потребуется.

Бутч не знал, говорит ли этот Оливер правду и действительно ли с минуты на минуту сюда заявится доктор по фамилии Солт, с чемоданчиком, полным лекарств. В любом случае ему до этого нет никакого дела, и все же он не мог представить себе, что эта женщина отдаст своего сына человеку, которого никогда прежде не видела.

– Ты пойдешь один и скажешь гостям, что у меня болен ребенок, – объявила она Оливеру. – Они поймут. Ты