– Я тебя плохо трахаю, поэтому ты такая сука, – внутри всё обрывается от такого хамского обращения, но вовсе не от злости, а от поганого, постоянного возбуждения, что этот подонок вызывает во мне.

– Ты спрашиваешь или утверждаешь, Хард? – оборачивается на мой ласковый лепет, сжигая полыхающими омутами. Доводить его – такой кайф!

– Ладно, – облизывает губы и переводит взгляд на мигающий курсор в документе. – Давай по-честному. Ты могла бы написать курсовую за меня, избавив себя от роли моего надзирателя. – Я фыркаю, предпочтительно не обращая на него внимания. – Ты ведь умная! И всё знаешь! – в ушах начинает нещадно звенеть, а пульсация давит на барабанные перепонки. Сердце глухо стучит в области горла. Слова Харда гудят в голове, но звучат голосом отца, который снова и снова повторяет «ты моя умная девочка… ты всё знаешь… ты умная…», а потом за красивыми фразами следует звонкий шлепок кожаного ремня, соприкасающегося с тонкой кожей на теле.

Я вскакиваю с постели, прижимая ладонь к горящему от боли боку, словно меня только что ударили и красный след от удара пульсирует на коже.

Тарелка с крошками от сэндвичей переворачивается на кровати и крошки высыпаются на простыни. Переключаю свое внимание на устроенный мной беспорядок и схватив тарелку, аккуратно стряхивала крошки обратно в посуду.

– Майя, ты в порядке? – мое поведение пугает Харда, и я слышу это в его настороженном голосе и опасливых движениях, с которыми он откидывает маленькую подушку в сторону, ставит ноутбук на стол и подходит ко мне. Я неподвижно стою на месте с тарелкой в руках, рассматривая хлебные крошки на белой поверхности, пытаясь избавиться от металлического звона бляшки ремня и пронзительного острого звона плоских ударов.

– Эй, – Томас крепко сжимает мои запястья, а я еще сильнее сжимаю тарелку, глядя прямо перед собой и не видя ничего вокруг, только моменты далекого прошлого, которые клеймом впечатались в сознание.

Отец всегда поднимал на меня руку. Но одно дело в детстве получить шлепок по попе за провинность или шалость, совсем другое терпеть регулярные побои, скрывать синяки и шрамы, и бояться лишний раз вздохнуть, потому что любое незначительное движение причиняет простреливающую боль. Со смертью матери отец обозлился еще сильнее, потому что я всегда была её маленькой версией. Когда мамы не стало, отец словно хотел выбить из меня сходство с матерью ударами своего ремня. Но я нашла способ угождать ему и даже радовать, заставляя отца гордиться дочерью, которая блистает в учебе. Отец всегда восхищался моим умом и сообразительностью, но, когда понял, что я лишаю его причин бить меня, он избрал стратегию дополнительных мотивирующих наказаний. Хвалил меня, а потом бил. Говорил, что я умная и снова бил…

– Куда ты опять спряталась, Майя?

Голос отца звучит так громко и в то же время кажется недосягаемым. Не проникает в моё безопасное место. Достаточно маленькая, чтобы спрятаться под кроватью. И переждать. Я научилась прятаться и ждать. Ждать, когда голос папы смолкнет и утихнут шаги на кухне. Ждать, когда ему надоест охотиться за мной, выискивая по углам. Ждать, когда папа перестанет бить меня за плохие оценки

– Я ведь учил тебя, что нужно нести ответственность за плохое поведение, Майя!

А голос отца только усиливается. Становится громче. И слышится отчетливее. Ближе. Перемешивается со скрипом пола и звуков открывавшейся двери в мою комнатку. Из-под покрывала на кровати, скрывавшего меня от монстра в обличии родного человека, вижу его темно-коричневые ботинки тяжело ступающие по чистому полу. Зажмуриваю глаза и считаю до десяти, но шаги слишком отчетливые и досягаемые, чтобы их не замечать. Пугливо вжимаюсь в пол, поджав кулачки и перестаю дышать. Дыхание выдаст меня, и монстр нападет…