Воины пали на колени. Это было знамение. Место силы было освящено.

Князь стоял недвижим. Он знал: заложен невидимый, но нерушимый фундамент. Здесь поднимется город. Здесь восстанет флот. Здесь, в сердце России, сойдутся три Дара Херсонеса – каждый в своём времени, каждый в своей тайне.

Штурвал Времени – в крови и чести рода.

Глас Небесный – в глубинах меловой молитвы.

Якорь – в самой стихии, скованный с её гневом и тишиной.

И когда Владимир уже отворачивал ладью обратно к Киеву, внезапный порыв ветра налетел с реки, холодный, чужой, как дыхание иных миров. И в нём, на самой грани слышимости, шепот – не голос, но мысль:

«Храни… Жди… Тьма близко…»

Князь вздрогнул, но не дрогнул. Его лицо осталось спокойным. Он сделал всё, что должен. Остальное – впереди. Остальное – за теми, кто придёт после.

«Время – не прямая. Это море. А я умею плавать.»

– из личного дневника Валерии Ильиничны

Лунный свет скользил по полу её комнаты, как призрачная вода. Висевшая занавеска едва колыхалась от тёплого сквозняка, разливая по комнате серебристое сияние. Было утро – позднее, осеннее, хрупкое. В такие часы даже время, казалось, дышит медленнее. Всё замирает, слушает. Готовится.

За окном листья шептались между собой, перебрасываясь ветром, будто древними заклинаниями. Их шелест тревожил. Как в сказке накануне великой развязки.

Валерия сидела в кресле у письменного стола. Невысокая, собранная, с той усталой грацией, что появляется у тех, кто уже видел невозможное – и вернулся. Её взгляд был обращён не на экран компьютера и не на чашку остывшего кофе, а на штурвал.

Он лежал в центре стола, как сердце другого мира. Искусная инкрустация меди и латуни, затейливая резьба, лёгкий отблеск – будто артефакт из сказки или сна. Но Валерия знала: это не иллюзия. Это якорь и парус, ключ и компас, упрямый пульс временного пространства.

На его ободе – гравировка.

TEMPUS DOMINARE.

Повелевай временем.

Пальцы легли на эту надпись. В груди кольнуло. Пространство будто вздохнуло.

И тут же – образы. Петербург. Каменная набережная в утренней дымке. Пётр, молчаливый и гигантский. Резкий запах чернил. Скрип пера по карте. Крики на верфи. Всё это – не прошлое. Это опыт. Это долг.

«Ты ведь знала, что это не конец», – сказала она себе вслух.

Её голос, обычно чёткий и волевой, теперь звучал мягче. Она встала. Медленно, по-военному точно, начала собирать снаряжение.

Шкаф открылся с характерным щелчком. Там – всё готово.

Сумка: армейская, потёртая, проверенная временем. В каждое отделение ложился не просто предмет – часть стратегии: антисептики и антибиотики, астролябия и телескоп, планшет, автономный навигатор, радиостанция. Даже простой фляжкой воды она не пренебрегла. Всё должно быть на месте. Там, куда она направлялась, не было права на ошибку.

На столе остался только дневник. Её второй штурвал. Открытая последняя страница…

Раньше она была пустой. Теперь на ней – строки, которых она не писала.

«Если вернёшься – найди меня в 1709-м под Полтавой.

Шведы идут на юг.

Россия в опасности.

– Пётр.»

Она не улыбнулась. Но глаза её потеплели.

– Значит, ты всё-таки веришь, что я приду… – прошептала она.

Пальцы её прошли по чернилам. Они были сухими, но свежими. Почерк – властный, стремительный, узнаваемый. Это не иллюзия. Не игра памяти. Это вызов. И приглашение.

Она закрыла дневник и вложила его в сумку. Проверила ремни. В последний раз окинула взглядом комнату. Здесь было всё, что составляло её жизнь: книги, архивы, старинная карта Воронежа, репродукции морских сражений, дипломы, фотография матери…