Лирхт стоял у внешнего круга, скрестив руки за спиной.

На нём был не мундир – простая тёмная рубаха и плащ, который он не снял, несмотря на жар от центрального огня.

Он не произносил ни слова, но ни один участник не осмелился поставить под сомнение его присутствие.

Он был не ведущим, не жрецом – он был гарантом.

Тем, кто несёт ответственность, даже если не несёт веры.

В центре круга жрицы расставили камни и угли, возложили сосуды с пеплом, поставили алтарную доску.

На ней – тело.

Не распятое, не расчленённое – приготовленное.

С огнём, специями, с тонкими надрезами вдоль грудной клетки.

Человеческое.

Без имени. Без роду. Без истории.

Это называлось просто: то, что отдали.

И когда Паулин вошла в круг, всё, что казалось упорядоченным, мгновенно изменило плотность.

На её руках была Люси.

Полубессознательная, с синими губами, в слипшемся от пота платье. Паулин шла прямо, спокойно, как будто несла не тело – долг.

Женщины в круге зашептались. Кто-то шагнул вперёд, но не посмел подойти ближе.

– Здесь только посвящённые, – произнесла одна из старших жриц, не поднимая головы.

– А я принесла свою, – спокойно ответила Паулин. – Вы забыли, кого выкорчевали. Я – помню.

– Это не её место.

– Тогда пусть она хотя бы вспомнит, кто она была.

Паулин поставила Люси на землю, обняла за плечи. Та шаталась, будто внутри шёл дождь.

Лирхт сдвинулся с места. Медленно, но ощутимо. Не к ним – к алтарю.

Он остановился у противоположного края огня, глядя, как Паулин подходит к жертвенной доске.

Взгляд его был стальным. Но дыхание – едва заметно сбито.

Она протянула руку к телу, без пафоса, без предупреждения.

Отрезала небольшой кусок, взяла пальцами, поднесла к губам и ела.

Женщины отшатнулись.

Огонь затрещал, будто вдохнул её жест.

– Ты не имеешь права, – произнесла жрица. – Это не для тебя.

– Я ем за двоих, – сказала Паулин. – За неё. За меня. За то, что когда-то забрали – и думали, что это забудется.

Люси опустилась на колени. Сначала безмолвно. Потом – с резким вдохом, словно проснулась от долгой комы.

В глазах её не было страха. Только слёзы. И узнавание.

Лирхт шагнул ближе.

– Ты играешь с тем, что мы бережём столетиями, – сказал он. – Это не сцена. Это не демонстрация.

Паулин подняла голову. Их взгляды встретились – столкнулись.

В нём была власть. В ней – память.

Они не говорили больше.

Потому что знали: если один сейчас поднимет голос – всё обрушится.

И Лирхт не сделал этого.

Он стоял, как скала – не сломленная, но окружённая волной.

Паулин повернулась к огню.

Положила ладонь на живот Люси.

– Ты здесь. Ты с нами. Вспомни.

И Люси – вспомнила.

По глазам это было видно. По дрожи. По тому, как больно жила снова.

Лирхт смотрел на Паулин, как на чужую, но тело его уже знало: она вошла в этот ритуал не как посторонняя.

Она вошла – как кровь, которую никто не осмелился признать родной.

Он вошёл без брони. Без оружия. Без слов.

Паулин сидела на подоконнике, скрестив ноги. Чашка с чаем – остывшая, как её взгляд, когда она его увидела.

– Не слишком ли поздно для визита? – спросила она, не двигаясь.

– Я устал от контроля, – ответил он. – Пришёл попробовать что-то новое. Поддаться, может быть.

– Поддаться? – усмехнулась она. – И ты решил начать с меня?

Он подошёл ближе. Не угрожающе. Почти мягко. Сел на корточки рядом с её ногами, взял за лодыжку, провёл ладонью по икре. Медленно. Точно.

– Ты слишком долго стоишь выше. Я захотел понять, как это – лечь рядом.

– Или под меня? – уточнила она, прищурившись.

Он не ответил. Только склонился и поцеловал её колено. Она не отстранилась. Даже позволила ему лечь рядом, положить голову ей на бедро.