И все равно сотник воскликнул довольно:

– Хар-рашо!

У проволочной рогатки, где только что топтались, поухивая сапогами, часовой с подчаском, уже никого не было – доблестные солдаты кайзера покинули пост со скоростью сусликов, почуявших лису.

– Заметнин, убери рогатку! – прокричал Семенов, боясь, что младший урядник не услышит его, но тот услышал и через минуту оказался на шоссе, ухватился за столб с рогаткой; его менее проворный напарник малость запоздал, но все равно кривоногим медведем, задевая ножнами за землю, пригибаясь, выскочил на шоссе, помог Заметнину.

Из окопа сторожевого охранения, из-под дерюг ударил выстрел, за ним второй. Семенов птицей взлетел на коня и вымахнул на пологую кромку оврага.

– За мной! – прокричал он, оглушая криком и самого себя, и своего коня, и казаков, оказавшихся рядом. Выдернул из ножен шашку.

Через несколько минут все было кончено. Казаки зарубили двоих немцев, пытавшихся отстреливаться, остальные – сторожевая застава под командой пожилого гауптмана с пушистыми седыми висками и лысиной размером почти во всю голову – сдались Семенову в плен.

От гауптмана Семенов узнал то, чего не знал еще никто: немцы, не выдержав противостояния с туркестанцами (все-таки не выдержали), начали поспешно отступать. На дорогах ими решено было оставить только прикрытие.

В Млаве тоже оставалось только прикрытие, основные силы ушли за укрепленную линию примерно час назад.

– Пленных – в тыл! – распорядился Семенов и отрядил на конвоирование двух казаков.

Оружия, сданного немцами, набралось много – целая гора, Семенов послал еще одного человека искать подводу, чтобы на ней увезти трофеи, а сам с оставшимися казаками поскакал по обочине шоссе на запад, к темным высоким домам – там на его глазах целая рота немцев поспешно выстраивалась в походный порядок.

Ввязываться в бой с ротой было глупо, поэтому Семенов свернул вместе с казаками в прозрачный черный лесок, засыпанный мелким снегом, заваленный сохлыми, гремящими как жесть листьями и сбитыми ветками. Немного оглядевшись, перекочевал в другой лесок – ему важно было не потерять из виду немецкую роту, потом, послав еще одного казака к капитану Бранду, переместился в третий лесок.

В результате он оказался на окраине Млавы, спешился около одинокого кирпичного сарая с продавленной крышей.

От разъезда осталось лишь три человека – сам Семенов, молчаливый бровастый Луков, который иногда в течение суток не произносил ни слова, да Никифоров – такой же «разговорчивый» забайкалец – оба были людьми надежными; Семенов окинул взглядом головастого низкорослого Лукова, затем оглядел с макушки до пяток Никифорова и крякнул сожалеюще:

– М-да, маловато нас! С такими силами не с немцами воевать, а жареную картошку есть. Как считаешь, Луков?

Луков молча вскинул руку к папахе: так, мол, оно, ваше благородие, и есть. Зачем только лишние вопросы задаете?

Семенов вновь удрученно крякнул.

– А ты, Никифоров, как считаешь?

В ответ Никифоров лишь блеснул жгучими черными глазами и так же молча, как и Луков, приложил руку к папахе.

Семенов крякнул в третий раз и произнес многозначительно:

– Воинство!

Арьергардная рота тем временем, поблескивая тусклыми стволами винтовок, исчезла на одной из улиц Млавы.

– По коням! – скомандовал сотник. Немецкой роте осталось пройти немного, скоро она исчезнет. Рота эта сильна, в ней много опытных солдат, она хорошо вооружена, поэтому Семенов с ней и не связывался. Если бы у него оставался полный разъезд, десять коней, можно было бы связаться, а когда разъезда нет – пехотинцы в шишкастых шлемах поднимут его на штыки, и этим дело закончится.