– Ну, чего тут нового? – бодрым голосом поинтересовался сотник.

Прапорщик поморщился.

– Ничего нового. Главная новость на войне всегда одна – количество убитых. А мы, слава богу, нынешней ночью потерь не понесли.

– Как лучше пройти на ту сторону?

Прапорщик поморщился вновь и, придерживая пальцами повязку на шее, приподнялся, выглядывая из окопа.

На немецкой стороне было тихо. Предрассветные сумерки затянулись; было сокрыто в этой затяжке что-то обещающее; вязкий серый воздух подрагивал, будто студень, пахло горьким – со стороны немецких окопов ровно бы весенним черемуховым духом потянуло, запах этот родил в Семенове тревожные воспоминания; он ощутил, как под глазом справа невольно задергалась мелкая жилка, в груди родилось что-то слезное, размягчающее душу, словно он провалился в собственное детство, в прошлое – нырнул в некую реку и не вынырнул из нее.

Он спросил недовольно у прапорщика:

– Чем это пахнет? Неужто газы?[12]

Тот в ответ махнул рукой успокаивающе:

– Это германцы вырубают у поляков вишневые сады и топят ими печи, и пахнет горелой вишневой смолой, а никак не черемухой.

Сотник с сомнением качнул головой.

– А мне кажется, что черемухой… Ладно, не будем об этом.

– Мои разведчики вернулись с той стороны тридцать минут назад, – сказал прапорщик. – Ничего нового не принесли. Что же касается прохода к немакам, то лучше всего идти вам по левому боку лощины, она через двести метров вообще рухнет вниз, в овраг. Ну, а в овраге до десяти часов утра будет стоять туман – в тумане можно целую дивизию провести, не то что казачий разъезд.

– Овраг длинный?

– Километров пятнадцать. Вам надо будет пройти по оврагу километров семь, до поворота на север… Мимо поворота вы никак не пройдете – он обязательно бросится в глаза. Наверху, в сотне метров от кромки оврага, – немецкий полевой караул.

– Уже на шоссе?

– Да. У немцев там установлена деревянная будка с печкой, а из мешков, набитых песком, сооружены два пулеметных гнезда, а через саму дорогу, как и положено по германским порядкам, перекинута полосатая слега. Словом, это обычный комендантский караул. Народу в карауле немного – человек двадцать.

Сотник присел на корточки и химическим карандашом на листке бумаги быстро настрочил донесение – возникли кое-какие соображения по части захвата дороги… Отправил с мрачным бровастым казаком по фамилии Луков донесение в штаб бригады лично Бранду, пожал руку мучавшемуся от фурункула пехотному прапорщику и скатился в лощину, к коням.

Через несколько минут казачий разъезд растворился в серой мге, которая предвещала скорое утро, но утро это никак не могло наступить.

Овраг был глубоким, поросшим высоким трескучим чернобыльником и на удивление чистым – ни соринки в нем, ни бумажки, ни ржавой железяки, ни старых гильз, будто его кто-то специально убирал. В России таких оврагов нет, в России в овраги положено сбрасывать все ненужное, что скопилось в хозяйстве, всю грязь, а потом с гиканьем гонять по оврагам волков. А здесь волки, наверное, вообще не водятся.

Вскоре на востоке порозовели облака, у них появился рисунчатый подбой, туманный воздух стал прозрачнее. Туман действительно держался в овраге, но не везде.

Когда достигли крутого поворота – приметной детали, живо обрисованной прапорщиком, – было совсем светло. Казаки спешились. Семенов поднялся наверх, на закраину, и примерно в ста пятидесяти метрах от оврага сотник увидел проволочные заграждения, за ними, вдали, – темные, словно пропитанные влагой дома с высокими крышами.

«Они тут в Европах своих – молодцы, крыши высокими делают, – невольно отметил Семенов. – Снег на них не удерживается, самоспуском сваливается вниз. А у нас крыши плоские, снегу на них иногда набирается столько, что он проламывает их. Век живи – век учись. Надо бы ононским дедам рассказать про это».