– Полк снялся еще вчера и ушел вышибать из-за реки «вильгельмов», а здесь… здесь остались только два обоза, – Чупров провел рукой по лицу, увидел на пальцах кровь – у него была разбита верхняя губа, – два обоза, значит, да штабные фуры… Воевать некому.

– Немцев много?

– Около полка примерно.

– Около полка или примерно?

– Примерно около полка, – тупо повторил Чупров. Он еще не отошел от скачки, от того, что пережил, – может быть, даже больше. Налетели внезапно, как вороны… Знаю еще, что два немецких эскадрона спешились.

– Где?

– Да у церкви ихней, у этой… как ее? Ну, на «цырлих-манирлих» слово похоже. С буквой «пе».

– У кирхи, что ли?

– Во-во. С буквой «хэ». Заставу из «вильгельмов» выставили, – Чупров упорно называл немцев «вильгельмами». Все называли по-разному – «гансами», «фрицами», «адиками», выбирая слово поудобнее для языка, а Чупров называл «вильгельмами» – словно в недобрую память о ненавистном кайзере, не в честь, а в память, – и что еще плохо…

– А почему стрельба такая редкая? – перебил денщика Семенов.

– Это немцы по разбежавшимся обозникам пуляют, в каждого в отдельности. И что еще плохо, я говорю, ваше благородие, они знамя нашенское в плен захватили.

– Ма-ать честная! – Сотник невольно присвистнул, лицо его исказилось, и он привычно поднял коня на дыбки, выкрикнул резко, со слезой, будто сорока, в которую угодил заряд дроби. – Братцы, это что же такое делается? Немцы захватили наше знамя! – Лицо у сотника обузилось, сделалось хищным, незнакомым. Семенов вытянул из ножен шашку, с лязганьем загнал ее обратно. – За мной!

Это была отчаянная атака.

Ну что, казалось бы, мог сделать десяток усталых, плохо выспавшихся всадников против немецкого конного полка или даже хотя бы двух спешившихся эскадронов? В городе, как потом выяснилось, было больше полка – четыре эскадрона…

Немцы готовились уйти из Сахоцина, но не успели. Два эскадрона сопровождали длинный неповоротливый обоз, двигавшийся с черепашьей скоростью. Чего только в этом обозе ни было – и четыре сейфа с важными штабными документами, и канцелярия Уссурийской конной бригады вместе со столами, замкнутыми на ключи, и целый ворох ценных казачьих бурок, присланных с Кубани, – их не успели раздать казакам, и семьдесят ящиков с заряженными пулеметными лентами и сами пулеметы – новенькие, с еще не стертой смазкой «максимы», тревожно вскинувшие к небу свои ровно обрубленные, похожие на поленья стволы, и горы офицерского обмундирования, загруженного в фуры с высокими бортами, и главное – знамя Первого Нерчинского казачьего полка – целая «штука»[8] тройного шелка, без которой полк не имел права на существование.

– За мной! – вновь громко прокричал Семенов.

Запоздало оглянулся, почувствовал, как боль стянула ему скулы, выругался матом – сзади скакал Чупров, не отставал от казаков. Семенов погрозил ему кулаком:

– Отзынь! Коня мне запорешь!

Чупров его не понял, продолжал скакать, и Семенов, покраснев от натуги, от азарта, от злости, от досады на ординарца, словно тот был во всем виноват, заорал что было мочи и врубился в кучу спешившихся немцев, полоснул одного шашкой по голове, потом с оттяжкой рубанул другого.

Среди немцев поднялась паника.

– Знамя! Где знамя? – прорычал Семенов, будто немцы понимали русскую речь и могли разобраться в его рычании, метнулся в сторону, легким ударом шашки перерубил кожаные поводья, соединявшие десяток задастых крепких битюгов, собранных вместе, которые с визгом унеслись кто куда. Немцы остались без лошадей.

– Где знамя? – вновь прорычал Семенов, устремляясь в освободившийся проулок.