– Слабоват огонек, – кивнула Алика головой на продолжавший гореть бенгальский огонь, – таким путь не осветишь.

– Не скажи, если каждый из нас зажжет по спичке, свет будет на полнеба.

– А это что?

– Театр…

– А играет кто?

Бананан зажег электричество, и сцена осветилась. Посредине сцены стоял ангел с крыльями и из лука целился куда-то в небо.

– Здесь играют хорошие, добрые люди, только очень маленькие. А-а-а!.. – внезапно проорал Бананан в конце, и Алика эхом повторила.

Здесь же, за сценой, была маленькая домодельная студия звукозаписи.

– Текст хорошо запоминаешь? – прежде всего спросил ее Бананан.

– Вроде нормально.

– Но учти. Текст сложный. Три раза нужно сказать «нет». Потом «шесть», потом слово «женский».

– А это что?

– Это компьютер японский «Ямаха», класснейшая вещь. Нравится?

– Угу!

Бананан ткнул пальцами в клавиатуру, потом взял Аликину ладонь и показал, куда нужно нажимать. Сам отошел к стоящему рядом микрофону. Алика удивилась, что прямо на ее глазах, без всякой подготовки, стала появляться песня:

начал соло Бананан, но почти сразу поманил ее пальцем, и она подошла.

– Может, это шкаф? – спросил ее Бананан и показал на шкаф.

– Нет! – покачала головой Алика, хотя это и был именно шкаф.

– Может, это стол? – спросил Бананан, и Алика опять ответила:

– Нет!

– Какой твой номер? – строго поинтересовался Бананан.

– Шесть! – ответила Алика и для убедительности показала на пальцах.

– Какой твой пол? – поинтересовался Бананан, и Алика ответила:

– Женский.

– Иду на ты! Иду на ты! Иду на ты! – продолжал Бананан, и Алика согласилась:

– Иди!

Дальше пели вместе, пели опять вроде бы то же самое, но как бы уже по-другому. Когда вернулись назад в дом Бананана, уже стояла настоящая южная темная ночь, но в этой ночи по-прежнему выло и брызгало волнами штормовое Черное море.

Алика проснулась от мягкого белого света и новой какой-то тишины. Где-то свистнул буксир, и тут же все снова затихло. Алика вышла в коридор, в закутке брызнула себе водой в лицо, открыла дверь в комнату Бананана. На узком топчанчике, свернувшись калачом, он спал. Алике почему-то запомнилось, как над топчаном, завиваясь, свисали скрученные полоски новогоднего серпантина. В «Ореанду» вез их Витя на каком-то странном автомобиле.

– Откуда такой драндулет? – поинтересовалась у Вити Алика.

– Немцы бросили при отступлении.

– Какие немцы, при каком отступлении?

– При том самом, в сорок третьем. Третье поколение ее латает, я движок новый форсированный поставил, жигулевский. Сказка, а не машина.

– А куда ты так торопишься? – в свою очередь заинтересовался Бананан. – Кто это у тебя приплыл на пароходе? Принц датский?

– Датский, датский. Давай быстрей.

Витя ловко рулил по старым узеньким улицам Ялты.

Швейцар в галунах и аксельбантах поначалу перегородил им дорогу.

– Донт край, беби аллес. Нормалес… – по-иностранному забормотал Витя и произвел впечатление. Их впустили.

– Будьте добры, посмотрите, пожалуйста, там на мое имя должна быть бронь, – обратилась Алика к администратору.

– Пожалуйста, вы в триста первом прописаны.

– А Крымов Андрей Валентинович уже поселился?

– Он в триста втором, он вас и оформлял. Возьмите ваши ключи, пожалуйста.

Витя протянул ей сумку, но взял сумку Бананан.

– Я вас здесь подожду.

Витя прошелся по холлу гостиницы. У телефона-автомата задержался. По телефону говорил Вадим, тот самый, которого Крымов встретил на палубе:

– Привет, Машенька! Я уже в Ялте. Ничего, доплыл без приключений. Да, без всяких приключений, чувствую себя отлично, никаких головокружений. Лекарство принимаю. Отец что-нибудь просил передать? Да, да, понимаю. Будут новости, сообщу! Ну, хорошо, целую, Маша!