Так мы и жили, несчастные кайшенцы: кто-то уезжал, бросая свои пожитки, кто-то прыгал на редкие проплывающие мимо корабли, мигом забывая про родных и домочадцев. Герои или безумцы?

И этот день, увы, также не отличался от всех предыдущих: подслушав все необходимое под дверью погрязшего в долгах торговца картинами и передав информацию заказчику, я нырнула в местную портовую таверну – единственное место для увеселения, оставшееся в Кайшене, где все еще подавали теплый хмельной мед.

Едва дверь открылась, с ног меня сразу сбила вонючая смесь пота, дешевого парфюма, мочи, табака и хмеля. К сожалению, к этому быстро привыкаешь. Вошла в полумрак, скинула капюшон куртки и, не осматриваясь по сторонам, уселась возле прилавка. Старый Сарос быстро признал меня и, молча улыбнувшись, плеснул мне медовухи.

– Все так, как ты любишь.

Мелкие морщинки собрались вокруг глаз старика, хозяина местной харчевни.

Я кивнула ему в ответ, притянув к себе кружку:

– Спасибо, дедуля. – И медный аланец упал ему в ладонь.

Невпопад играли местные музыканты, скрипела скрипка. Кто-то танцевал возле дальней стены, а кто-то спал на столе, хапнув лишку. Шум и гам, скрип половиц и топот ног, масляные лампы и расплывшиеся свечи. Проститутки и пьяные рыбаки, вернувшиеся в город с закатом солнца с уловом, который теперь разгружали где-то на складах. Кайшен – маленький город, и потому, поневоле, прожив не один десяток лет в его плену, начинаешь узнавать горожан в лицо. Вон там, где молодой парнишка заснул лицом в стол, расселся плотник Греймор, пригревший полуголую танцовщицу на своих коленях. Наверно, забыл, как его жена просила моей помощи пару лет назад. Чуть поодаль, слившись в танце, плясали Вилс и Кселла – кухарка при дворе наместника. Первый менял баб каждый вечер, вторая – решила пуститься во все тяжкие после того, как выяснилось, что муж спит с ее старшей дочерью.

Грязь, грязь и еще раз грязь. Кайшен был очернен и проклят. Счастье здесь сомнительно, как и то, что в медовуху не добавляют ослиную мочу.

Где-то в темном углу проститутки окучивали Аслана, примерного семьянина, работягу и отца пятерых детей, а за столом, сидя в одиночестве, уже который вечер хмельным горем упивалась Минна, несчастная мать, потерявшая в море единственного сына.

– Тоска. – Оглянувшись, я облизнула потрескавшиеся губы и вновь прильнула к практически опустевшей кружке.

– И как вы вообще здесь живете? – поинтересовался голос из-за спины.

Я обернулась, и меня, признаться, несколько обескуражило совершенно незнакомое лицо. Кинув медный аланец на прилавок, незнакомец сел возле меня и жестом указал старику Саросу на бочонок с хмельной брагой.

– Редко к нам приплывают издалека, – заметила я, изучая взглядом драный серый камзол собеседника и его самого.

На вид мужчине было к тридцати годам. Может, больше. Темные волосы, свисающие на лицо, были просолены морской водой и потом. Хищные густые брови, длинный нос, жесткие скулы, заостренный подбородок и неровный ряд зубов, виднеющийся за натянутой неискренней улыбкой. Обветренная кожа, вся в оспинах, руки в заживающих язвах, и в довесок ко всему – тощее, высушенное тело. Явный «красавец» не первого сорта, и все же мне понравился сразу. Ясные глаза цвета талого льда затмевали все недостатки.

Я любила северян не меньше, чем презирала южан – выходцев из имперского сброда. Те, кто работал с ними, могли понять, что я имею в виду. Что можно увидеть, глядя в темные омуты глаз? Ничего. Темноту, в которой таится непостижимое. Тайны и помыслы, о которых ты узнаешь лишь тогда, когда нож уже будет торчать из твоей спины. А что до светлых глаз? Лед – это всегда лед, зачастую прозрачный, как гладь горного озера.