Арзамас порубежный Валерий Климов

АРЗАМАС ПОРУБЕЖНЫЙ

… В следующее воскресенье после Троицы, в ясный полдень, над самым Московским Кремлем, совсем рядом с солнцем, показалась яркая и ослепительно сверкающая большая звезда…

Конрад Буссов,

немецкий путешественник и писатель, проживавший в Москве летом 1604 г.

Пролог

На Руси исторически появление любых ярких комет рассматривалось как самое зловещее предзнаменование: люди сразу же начинали ждать чего-то очень плохого и непременно в самых катастрофических масштабах, и, как правило, их наихудшие опасения неизменно сбывались с пугающей точностью.

Поэтому, когда аномально холодным летом 1604 года жители Москвы и прилегающих к ней территорий внезапно увидели в ясный полдень в небе ослепительно яркую большую звезду, они сразу поняли – надо ждать скорой беды.

Не отстал от них в таком прогнозе и ранее выписанный Борисом Годуновым из Лифляндии довольно известный в то время в Европе старик-астролог, прокомментировавший русскому царю ее появление следующим образом: "Господь Бог этими новыми звездами и кометами остерегает государей: пусть и царь теперь остережется и внимательно смотрит за теми, кому доверяет, пусть велит крепко беречь границы от чужеземных гостей".

Однако Годунов не внял советам мудрого старика, и как показало время – напрасно…

В августе того же года со стороны Речи Посполитой к границам Русского царства направились крайне опасные незваные гости.

В поход по Глинянскому шляху выступило собранное на деньги польско-литовских магнатов-иезуитов и состоявшее из ряда польских, литовских и черкасских военных отрядов хорошо вооруженное войско неизвестного, до поры, претендента на русский престол, объявившего себя ни кем иным, как младшим сыном Ивана Грозного – царевичем Дмитрием, якобы чудесным образом спасшимся тринадцать лет назад от своих убийц в Угличе.

Этим наглым самозванцем, как выяснилось позднее, был Гришка Отрепьев – беглый монах расположенного в столичном кремле Чудова монастыря (прозванный современными историками "Лжедмитрием I"), которому при пересечении им в октябре 1604 года польско-русской границы, неожиданно для действующей власти Московского государства поверило на слово подавляющее большинство жителей его приграничья.

То было самое начало XVII века – период, когда на европейской исторической арене решался вопрос о будущем лидерстве в Центральной и Восточной Европе среди трех соперничавших между собой стран: Речи Посполитой, королевства Швеции и Русского царства.

И возглавляемое тогда королем Сигизмундом III польско-литовское государство, являвшееся авангардом ордена иезуитов Игнатия Лойолы в Европе, используя по максимуму в своих интересах давние надежды русского народа на то, что рано или поздно отыщется на Руси "кровно связанный с Рюриковичами настоящий царь", а не выбранный шесть лет назад Земским Собором и потерявший по ряду причин народное доверие "худородный" государь Борис Годунов, сделало серьезную ставку на военно-политическую авантюру внезапно объявившегося псевдоцаревича.

К огромной радости властной элиты Речи Посполитой, в самый разгар борьбы Московского государства с нашествием самозванца, 13 апреля 1605 года (23 апреля 1605 года по новому стилю) Борис Годунов неожиданно скончался, и, несмотря на своевременную присягу думных бояр и рядовых москвичей его законному шестнадцатилетнему наследнику Федору, тот, из-за откровенного предательства бывшего близкого окружения отца, так и не успел "венчаться на царство".

В Москве сначала произошел открытый вооруженный переворот, а затем – 10 июня 1605 года (20 июня 1605 года по новому стилю) – и ничем неприкрытое цареубийство: Федор Годунов и его мать были убиты заговорщиками из числа местных сторонников самозванца.

Спустя десять дней после этого псевдоцаревич Дмитрий торжественно въехал в столицу во главе своего войска, а еще через месяц "венчался на царство" и, по некой иронии судьбы, стал первым русским государем, который короновался как "Божьей милостью император".

Однако править Русью и ему было суждено совсем недолго…

17 мая 1606 года (27 мая 1606 года по новому стилю) князь Василий Шуйский с близкими ему боярами организовал новый вооруженный переворот, в ходе которого уже сам псевдоцарь Дмитрий был безжалостно убит сторонниками "шуйсковского заговора".

А еще через два дня Василий Шуйский, которого его немногочисленные сторонники из титулованного столичного боярства келейно выбрали государем и чье имя в ранге правителя Руси трижды прокричала преданная ему лично толпа москвичей на площади перед Кремлем, был скоропалительно провозглашен новым русским царем.

Однако произошедший 17 – 19 мая 1606 года (27 – 29 мая 1606 года по новому стилю) вооруженный переворот случился настолько неожиданно и быстро, что для большей части населения Русского царства внезапно озвученное боярами самозванство царя Дмитрия и его сопряженное с убийством стремительное свержение, как собственно, и сверхскорый выбор новым русским государем князя Василия Шуйского без созыва полагающегося, в таких случаях, Земского Собора представителей всей Руси, показались событиями крайне сомнительного свойства, отчего столь стремительно произошедшая смена правителя Московского государства с самого начала стала сильно смущать его жителей и тем самым предсказуемо лишила новую власть надежной опоры среди народа…

Глава 1. Московская "Пытошная"

19 мая 1606 года (29 мая 1606 года по нов. стилю – прим. автора) из "Застенка" (тюремного помещения – прим. автора), расположенного внутри кремлевской стены, соединяющей Набатную башню с Тимофеевской (более позднее название – "Константино-Еленинская" – прим. автора), в находившуюся в отводной башенке-стрельнице московскую "Пытошную" (пыточное помещение – прим. автора), по оборудованному стенами и крышей мосту над крепостным рвом, два дюжих тюремных сторожа, привычно выполняя очередное распоряжение своего руководства, принудительно доставили пребывавшего в полуобморочном состоянии, с засохшей кровью на голове и в порванном сразу в нескольких местах красном стрелецком кафтане, сына боярского Григория Бекетова и, грубо усадив его на короткую скамью перед массивным деревянным столом с бумагами, за которым невозмутимо сидел и молча наблюдал за их действиями немолодой и угрюмый на вид приказный дьяк Корсаков Клементий Григорьевич (в обиходе носивший древнеславянское имя "Третьяк" – прим. автора), быстро покинули это мрачное помещение.

И Пытошная, и Застенок, и приказный дьяк, относились к самому влиятельному и грозному в народном представлении царскому ведомству на Руси – Разбойному приказу, что автоматически предопределяло безмерную гордость Клементия Корсакова, до того долгие годы прозябавшего простым подьячим в других кремлевских приказах, за свою нынешнюю ответственную должность.

Вместе со своим напарником – дьяком Раковским, немного приболевшим на текущей неделе, он делил сейчас, по сути, третье-четвертое место в сложной иерархии знаменитого приказа, что, при уже длительное время остающейся вакантной должности Второго судьи, предусматривающей наличие у кандидата на ее замещение, как минимум, московского дворянства и являющейся, в связи с этим, более статусной, чем их приказные посты, на порядок увеличивало его нынешние властные полномочия.

В подчинении обоих вышеупомянутых дьяков находилось несколько приказных подьячих, каждый из которых, не менее двенадцати часов в будни, а зачастую – и в праздники, в необыкновенной тесноте отведенной для их пребывания небольшой палаты, при сальных свечах, добросовестно скрипел гусиным пером, старательно готовя для своего приказного руководства или даже самого царя "проектные заготовки" распорядительных грамот различного назначения.

Возглавлял же Разбойный приказ отсутствовавший в этот день на своем служебном месте, по причине сильной занятости, член созданного несколько месяцев назад Государственного Сената Первый судья данного приказа боярин Романов Иван Никитич, поставленный менее года назад на данную высокую должность объявленным ныне самозванцем царем Дмитрием, рассчитывавшим на верность последнего из-за испытанных тем гонений, устроенных Борисом Годуновым как на него лично, так и на всех его братьев, один из которых незадолго до реабилитации умер в ссылке.

Нынешнее отсутствие Романова и Раковского в Разбойном приказе оказалось весьма кстати для Корсакова, имевшего свои виды на доставленного к нему служилого, и позволило, спокойно обдумав сложившуюся ситуацию, принять наиболее верное и выгодное лично ему решение о дальнейшей судьбе Григория Бекетова, являвшегося сотником Стремянного полка (конного стрелецкого кремлевского полка – прим. автора), находившегося в ведении Стрелецкого приказа и обеспечивавшего охрану территории московского Кремля.

Тем временем Бекетов – высокий, статный и русоволосый двадцатисемилетний бездетный вдовец, с красивым мужественным лицом, обрамленным небольшими аккуратно подстриженными усами и бородой – медленно обвел затуманенным взором помещение, в котором он оказался вопреки своему желанию, и непроизвольно ощутил леденящий сердце страх от окружавшей его со всех сторон гнетущей обстановки Пытошной.

Мрачные кирпичные своды, грязный каменный пол, большая бочка с несвежей водой, яркий огонь в небольшой печи, одним своим видом устрашающий любого попадающего сюда человека набор пыточных инструментов, состоящий из самых разных специальных приспособлений для причинения боли подследственному – от разновидных металлических клещей, щипцов, прутов и толстых кнутов до деревянных колодок с железными зажимными кольцами, и, конечно же, пыточная дыба, на которой, к удивлению Григория, без видимых, на первый взгляд, признаков жизни находился ни кто иной, как его приятель по военной службе Федор Астафьев – сотник из соседней стрелецкой сотни Стремянного полка, произвели на него неизгладимое впечатление.